In English
История
Петр Фоменко
Неспектакли
Спектакли
Архив
На нашей сцене
Актёры
Яна Гладких
Игорь Гордин
Евгения Дмитриева
Матвей Египцев
Варвара Египцева
Дани Каган
Ирина Кондакова
София Лукиных
Иван Рябенко
Дмитрий Степанов
Юрий Степанов-мл.
Александра Титова
Артём Цуканов
Игорь Яцко

Режиссура
Художники
Руководство
Руководство
У нас работают
Стажеры
Панорамы
Пресса
Видеотека
Вопросы
Титры
Форум
Заказ билетов
Репертуар на сентябрь
Репертуар на октябрь
Репертуар на ноябрь
Схема проезда
Документы




Твиттер
Фейсбук
ВКонтакте
YouTube
Сообщество в ЖЖ



Ксения Ларина
«The New Times», 18.04.2011

Космос сцены

«Не говори с тоской: их нет…» Володинские «Пять вечеров» в театре Петра Фоменко — реквием по исчезнувшей, смытой с карты мира стране и по ушедшим вместе с ней людям

Кто мог предположить, что премьера «Пяти вечеров» в «Мастерской Петра Фоменко» совпадет с уходом из жизни Людмилы Гурченко, незабываемой Тамары в фильме по володинской пьесе. Режиссер спектакля Виктор Рыжаков и Александр Володин — не случайные друг для друга люди. Режиссер не раз работал с драматургией Володина, был знаком с автором и является директором володинского театрального фестиваля в Петербурге. Рыжаков вообще к советским текстам питает какую-то особую нежность: в его арсенале уже есть «С любимыми не расставайтесь» (пьеса Володина, МХТ), «Сорок первый» (по Лавреневу, МХТ), «Прокляты и убиты» (по Астафьеву, МХТ). А его стойкая любовь к «новой драме», в частности к текстам Вырыпаева, выдает в нем человека литературоцентричного, «ударенного» словом как главным проводником театральных смыслов.

Вспомнить всё

С первых реплик спектакля возникает ощущение, что речь идет о людях, которых нет: странные, надтреснутые интонации и механистические движения делают их похожими на сломанных кукол, застывших в вечной мерзлоте прошедшего времени. Словно очнувшиеся от летаргического сна, они пытаются вспомнить человеческий язык, человеческие эмоции, смысл и назначение частей собственного тела, название окружающих их предметов. Сломленные, согнутые, выброшенные когда-то за ненадобностью в пустую черноту беспамятства, герои на наших глазах обретают голос и память. Тема памяти пульсирует жилкой внутри всего спектакля. «Ты помнишь?» — спрашивают друг у друга герои. «Ничего не помню. Ничего не помню. Сколько времени прошло, кто упомнит.» — «Я тебя вспоминал. А ты?» — «Первое время вспоминала…» — «А помнишь, как ты в первый раз меня поцеловал?» —"А если все кончено, зачем предаваться воспоминаниям? — «Потому и предаюсь…» В памяти то и дело всплывают какие-то ошметки прошлой жизни: то навязчивая мелодия, которую насвистывает Ильин, то преследующее их одно и то же воспоминание о начале войны, то загадочный Фомичев из Технологического, то первый поцелуй в парадном. И чем дальше ведет героев память, тем теплее и естественнее становятся их голоса и жесты, словно цвет возвращается в жизнь, как в финальных кадрах михалковского фильма.

Дом-корабль

Приметы советского быта и советского сознания присутствуют в виде таких же случайно всплывших из подсознания ошметков, неосознанных бликов, что остаются в генетической памяти поколений. Это неизбежное радио на стене, из которого постоянно доносится музыкальная смесь из популярной прелюдии Рахманинова (звучавшей в экранизации вампиловского «Старшего сына») и русской народной песни «Валенки»; жуткого вида уродливые женские вязаные шапки «с начесом», делающие всех женщин одинаково отталкивающими; бледно-розовые цветы из папиросной бумаги — неотъемлемый символ всех советских праздников; снятая с петель дверь, которую кладут на стол во время шумных семейных застолий; вбитые в стену гвозди, заменяющие вешалки; невыносимые складки-гармошки на грубых чулках, уродующие женские щиколотки… Все эти бытовые подробности вброшены в ткань спектакля случайной россыпью, дабы придать происходящему достоверность, но случайные ошибки памяти (как в фильме «Солярис», когда на глухом платье призрака Хари не оказалось элементарной молнии) обязательно обнаружат подделку. И тогда понимаешь, что неумолкающее радио нарисовано на стене, точно так же как вбитые гвозди, а чтобы добраться до настоящей двери, надо содрать с нее дверь бутафорскую, что падающие снежинки вырезаны детской рукой из бумаги и что нет никакой еды — только посуда для нее. Есть вход в дом, похожий то ли на гигантскую букву П, то ли на арку в подворотню, и белый дощатый пол на поворотном круге. Эта светящаяся и крутящаяся конструкция плавает в черноте Вселенной, как огромный космический корабль, как осколок погибшей цивилизации, за который цепляются, чтобы не исчезнуть в невесомости, уцелевшие израненные люди. Этот дом-корабль, состоящий из двери и пола, — их единственная надежда на спасение. 

«Они же живые!»

В спектакле собраны замечательнее актерские силы — Полина Агуреева (театр Фоменко) в роли Тамары, Игорь Гордин (МТЮЗ) — Ильин, Евгения Дмитриева (Малый театр) — Зоя, Алексей Колубков (мастерская Фоменко) — Тимофеев, чудесные молодые артисты Артем Цуканов — Слава и Яна Гладких — Катя. К ним не сразу привыкаешь, первые сцены по воле режиссера проходят в отчаянной борьбе с володинским текстом, который довольно трудно выдернуть из контекста времени, из быта. Не Сартр же какой-нибудь, а наш родной Александр Моисеич, который всегда писал только то, что сам прочувствовал, и не раз дарил персонажам свои родовые черты, привычки и личные сюжеты. К драматургии Володина наш человек прикипел сердцем, припал к ней, как к горячей печке, и без этой человеческой теплоты Володин невозможен.

Рыжаков попытался перенести володинский текст на космическую высоту, оторвать его от земли, лишить земного притяжения. Как ни странно, вытянуть и оправдать эту режиссерскую задачу помогли артисты, сумевшие, подобно шагаловским героям, взлететь в небеса, но не застыть там в красивых позах. Как кричал герой Табакова из другой советской пьесы: «Они же живые!»

В спектакле есть несколько по-настоящему пронзительных сцен — и монолог пьяного раздавленного Ильина-Гордина (в котором все же, никуда не деться, угадываются черты Любшина: шляпа, интонации, какая-то безумная пограничная веселость), и великолепные, разыгранные по нотам любовные диалоги Ильина и Тамары — Агуреевой, и щемящий театральный финал, когда все участники садятся на расставленных вдоль рампы стульях спиной к залу и лицом к двери и ждут появления главного героя. Образ спектакля, его атмосфера и музыка передают почти физическое ощущение нестойкости, шаткости этого мира, знакомого каждому чувства панического страха, когда земля буквально уходит из-под ног, когда исчезает любая опора. В такие моменты единственное спасение — в полете. Даже в никуда.


Другие статьи

Другие статьи: 1 | 2


© 1996—2024 Московский театр
«Мастерская П. Фоменко»
fomenko@theatre.ru
Касса: (+7 499) 249-19-21 (с 12:00 до 21:00, без перерыва)
Справки о наличии билетов: (+7 499) 249-17-40 (с 12:00 до 20:00 по будням)
Факс: (+7 495) 645-33-13
Адрес театра: 121165 Москва, Кутузовский проспект, 30/32
Rambler's Top100