In English
История
Петр Фоменко
Неспектакли
Спектакли
Архив
На нашей сцене
Актёры
Пётр Алексеенко
Рифат Аляутдинов
Людмила Аринина
Анастасия Баева
Елена Барскова
Павел Баршак
Мария Большова
Стефани Елизавета Бурмакова
Анастасия Бурмистрова
Екатерина Васильева
Наталия Вдовина
Михаил Волох
Борис Горбачёв
Ирина Горбачёва
Александр Горох
Глеб Дерябкин
Эверетт Кристофер Диксон
Людмила Долгорукова
Никита Зверев
Андрей Казаков
Евгений Кожаров
Кирилл Корнейчук
Анн-Доминик Кретта
Игорь Кузнецов
Ольга Левитина
Людмила Максакова
Доминик Мара
Татьяна Масленникова
Полина Медведева
Манана Менабде
Андрей Миххалёв
Наджа Мэр
Ирина Пегова
Иван Поповски
Андрей Приходько
Нина Птицына
Моника Санторо
Дмитрий Смирнов
Алексей Соколов
Олег Талисман
Сергей Тарамаев
Андрей Щенников

Режиссура
Художники
Руководство
Руководство
У нас работают
Стажеры
Панорамы
Пресса
Видеотека
Вопросы
Титры
Форум
Заказ билетов
Репертуар на январь
Репертуар на февраль
Репертуар на март
Репертуар на декабрь
Схема проезда
Документы




Твиттер
Фейсбук
ВКонтакте
YouTube
Сообщество в ЖЖ



Игорь Вирабов
«Российская газета», 30.06.2017

Души прекрасные порывы

Поэму Гоголя поставили в «Мастерской Петра Фоменко»

Сразу после антракта слова, не успев расположиться и повиснуть в воздухе, стали завихряться. «Дама, приятная во всех отношениях», затарахтела швейной машинкой: про ситчики, фасончики, оборочки, которых более не носят, вместо них фестончики, внизу и всюду сплошь фестончики. Щелк — угол головы, движение плеча, волнение бедра и перемена интонаций в голосе актрисы — и она уже другая, «просто приятная дама». Трещит в ответ на той же скорости. Щелк: «Нехорошо, Софья Ивановна, если все фестончики». — щелк: «Мило, Анна Григорьевна, до невероятности».

Слова, вполне согласно с Гоголем, «как ястребы, неслись в погоню друг за другом», на бреющем полете, щелк-щелк — у зрителей и выбора другого не было, как вдруг оцепенеть. Ну сколько это продолжалось — минут, может, пять? На сцене «общество» судачило, кривлялось, менялось в масках, позах, голосах — и из словесной шелухи рождалось на глазах общественное мнение. Да, но актриса-то — Полина Агуреева — все это время на сцене одна. Не сбавив пулеметной скорострельности ни разу, не споткнувшись, сыграла «общество», элиту, свет, властителей/властительниц умов в одном флаконе: и всех приятных дам, и прокурора, и еще кого-то. За секунды, на глазах, из ничего, потоки пересудов пронеслись галопом от «лифчиков, которые теперь пошли еще длиннее, впереди мыском», от «юбок, собранных, как фижмы», мимо всех секретов моды для «бель-фам», — «ну уж это просто: признаюсь!» — к «прелестнику», явившемуся в город, чтобы под видом скупки мертвых душ увезти с известной целью губернаторскую дочку. И наконец открыть, что этот Чичиков — не кто иной, как мститель капитан Копейкин. И все, и понеслось. И тут же выяснится, что Копейкин — это нос майора Ковалева. Как нос? — ну да, он хоть и не из этой книги, но тоже тут, в спектакле. Как и Башмачкин со своей шинелью. Как и Панночка из «Вия».

Дело не в том, что Полина Агуреева актриса прекрасная и в этой сцене у нее, опять же строго по Гоголю «ух какая юркая прыть женского характера! хотя подчас в каждом приятном слове ее торчала ух какая булавка!». Дело в том, что эта сцена — кульминация спектакля «… Души». Или спектакль в спектакле.

Воронка, в которую влетает сюжет. Со всей его гоголевской «идеей города — возникшей до высшей степени пустотой», всем «вихрем сплетней» и «бездельностью жизни всего человечества в массе».

Тут, между прочим, можно вспомнить: театр уже ставил однажды «Мертвые души». Лет двадцать назад постановку Петра Фоменко («Чичиков. Мертвые души, том второй») встретили сдержанно, с вежливостью незаслуженно холодной — найдя ее излишне назидательной. И все-таки запомнились: и Чичиков, наивный хитрован, которого играл Юрий Степанов, и Сочинитель — Галина Тюнина в образе Гоголя, и лукавый обольститель Карэна Бадалова, и дамы и девицы Мадлен Джабраиловой. Там было все другое — и речь тут все-таки не о сравнении (оно и некорректно, и ни к чему), речь лишь о том, что знакомая и зазубренная поэма вся состоит из тайных уголков, секретных полочек, вся из оттенков смыслов. Сколько ни разгадывай, до конца не откроется. Оттого и всякий новый ключ к ней — всегда заманчив. 

В программке к тому, старому «Чичикову» эпиграфом шли слова писателя: «Никто не в силах вынести столь страшной тоски этого рокового переходного времени». Эпиграф к новому спектаклю, тоже из Гоголя, — «Отчизна есть то, чего ищет душа наша».

В названии спектакля нет слова «Мертвые» — только «… Души». Кого-то озадачило: тут «души» — имя существительное или повелительный глагол? Где ударение? Что тут за карнавал?

А неспроста жанр постановки Федора Малышева и определен филологически, по Бахтину, — «карнавальная мениппея». Раёк, где спрятано в смешном серьезное, где сплошь контрасты и зигзаги. К слову сказать, и про самого Мениппа из Гадары, жившего в третьем веке до нашей эры, никто толком ничего не знает, и сатир его в глаза не видели — зато его упомянул сам Диоген Лаэрций, а еще спустя два века термин «мениппея» запустил уж римлянин Варрон. Так что, строго говоря, в самом определении, есть тень мистификации. «Нехорошо, Диоген Иванович, если все мениппейчики» — «Мило, Варрон Григорьевич, до невероятности».

Сам постановщик Федор Малышев играет Селифана, кучера, — но если быть точнее, он здесь скорей тот самый Сочинитель, который и втянут в происходящее на сцене, и видит все извне, со стороны. Он, между прочим, Пушкина читает — разгадывая тайну русской души. И дальше действие срывается, как и обещано, в потусторонний карнавал: с мохнатым Собакевичем, с упырем Плюшкиным, с раскоряченной Коробочкой (ее тоже играет Агуреева). Да, и милый такой Манилов — просто вылитый кутюрье Юдашкин. Тарелки едут по столу, рука со стаканом появляется из ниоткуда. Все колоритно, шумно, ярко. Не скучно и смешно — что важно. Маски персонажей — одним выписывали жирно, маслом, другим китайской тушью, третьим недорисовали. Но уж какие есть. Где-то за спинами у зрителей квинтет играет вариации на темы Шнитке, Шостаковича и Вагнера. Сквозь Гоголя вдруг пробивается и Чехов. В первый том вплетается второй: где Чичиков у Гоголя бежит от правосудия за откат в тридцать тысяч.

Собакевича в очередь играют Евгений Цыганов и Андрей Казаков, каждый на свой лад косолап и давит Чичикову ногу. Игра с Ноздревым в шашки оборачивается для Чичикова шекспировскими страстями: шашки тут не настольные, а вполне себе боевые, с клинками. Ловкость рук, и никакого мошенничества. Чем Чичиков не Гамлет — была же леди Макбет Мценского уезда? Известно: капитал нажить — не поле перейти.

Впрочем, Чичиков, не двойственный, не тройственный, тут все равно в тени у Селифана. Тот в финале прочитает «Выхожу один я на дорогу» — и запоет, а Чичиков подхватит. Что-то такое родное, знакомое. А глаза у Селифана добрые-добрые. Что опять же соответствует пожеланию Гоголя: «Если только возлюбит русский Россию, возлюбит и все, что ни есть в России».

Мысль понятная. Вот, скажем, грим у Полины Агуреевой, сыгравшей «Общество» (оно же «Русь») такой, что всем известную актрису — ну просто не узнать. Но зрителя не проведешь: под этим гримом, всякий знает, красота и обаяние. 

Чего еще хотел бы Гоголь? Сожженный том, последняя страница: «… рассмотреть ближе свой долг и обязанность земной своей должности, потому что это уже нам всем темно представляется, и мы едва…» (Тут рукопись обрывается).

Источник: «Российская газета»

*Это расширенная версия текста, опубликованного в номере «РГ»


Другие статьи

Другие статьи: 1 | 2 | 3 | 4


© 1996—2024 Московский театр
«Мастерская П. Фоменко»
fomenko@theatre.ru
Касса: (+7 499) 249-19-21 (с 12:00 до 21:00, без перерыва)
Справки о наличии билетов: (+7 499) 249-17-40 (с 12:00 до 20:00 по будням)
Факс: (+7 495) 645-33-13
Адрес театра: 121165 Москва, Кутузовский проспект, 30/32
Rambler's Top100