In English
История
Петр Фоменко
Неспектакли
Спектакли
Архив
На нашей сцене
Актёры
Пётр Алексеенко
Рифат Аляутдинов
Людмила Аринина
Анастасия Баева
Елена Барскова
Павел Баршак
Мария Большова
Стефани Елизавета Бурмакова
Анастасия Бурмистрова
Екатерина Васильева
Наталия Вдовина
Михаил Волох
Борис Горбачёв
Ирина Горбачёва
Александр Горох
Глеб Дерябкин
Эверетт Кристофер Диксон
Людмила Долгорукова
Никита Зверев
Андрей Казаков
Евгений Кожаров
Кирилл Корнейчук
Анн-Доминик Кретта
Игорь Кузнецов
Ольга Левитина
Людмила Максакова
Доминик Мара
Татьяна Масленникова
Полина Медведева
Манана Менабде
Андрей Миххалёв
Наджа Мэр
Ирина Пегова
Иван Поповски
Андрей Приходько
Нина Птицына
Моника Санторо
Дмитрий Смирнов
Алексей Соколов
Олег Талисман
Сергей Тарамаев
Андрей Щенников

Режиссура
Художники
Руководство
Руководство
У нас работают
Стажеры
Панорамы
Пресса
Видеотека
Вопросы
Титры
Форум
Заказ билетов
Репертуар на январь
Репертуар на февраль
Репертуар на март
Репертуар на декабрь
Схема проезда
Документы




Твиттер
Фейсбук
ВКонтакте
YouTube
Сообщество в ЖЖ



Марина Токарева
«Новая газета», 28.10.2020

От какого театра мы отказываемся

Почему актеры и священники после врачей сегодня самые уязвимые

Время радикально меняет права театра. Вызов сезона — это вызов норме. Норме театрального существования. 

Очень ясно понимаешь, глядя в ничем не защищенное лицо Полины Кутеповой, Молли Суини (только что состоялась премьера в «Мастерской Петра Фоменко»), что театр-2020 лишился права, которое у него прежде имелось по умолчанию. 

Права быть несущественным. Рядовым, а часто и попросту бездарным.

Голые лица артистов перед зрительным залом, одетым по большей части в маски, поступок. Из тех, что исподволь меняют нашу повседневность.

— По мысли режиссера, я должен скомкать эту программку, вы не против? — почти кричит мне через стекло, выдавая место, администратор.
Как я могу быть против мысли режиссера?! И получаю в корытце для документов черный бумажный ком.

Иван Поповски, постановщик пьесы Брайана Фрила «Молли Суини», еще до «рамок», на пороге театра говорит зрителю: «Сейчас надо будет погрузиться в скомканную реальность. Реальность, для которой привычные обозначения ничего не значат». Три ряда сняты, чтобы приблизить авансцену к залу. И может быть, еще и поэтому «голые» лица артистов кажутся такими уязвимыми. На наших глазах творится «благо гибельного шага»: актеры отстаивают важность и самоценность театрального акта, олицетворяя собой отвагу. И человеческую, и художественную.

Возможно, в другом спектакле это выглядело бы иначе, но тут даже премьерный зал подтянулся сцене навстречу.

Поповски поставил значимый спектакль. В нем содержится нечто большее, чем просто история женщины, которая от рождения была слепа, надеялась прозреть (с помощью глазного хирурга), но так и не обрела зрение. 

Двадцать лет назад первым в России Брайана Фрила перенес на сцену Лев Додин: грандиозный треугольник Татьяна Шестакова — Петр Семак — Сергей Курышев, лавины сценической речи, предельная сосредоточенность. Совсем иное слышно в сегодняшнем спектакле Поповски. Но и там и здесь плескалась удивительная стихия — сосредоточенной готовности вглядываться в жизнь, поворачивать любые вещи и события абсурдной стороной; стихия, родственная сумрачным ирландским метафизикам — от Джойса до Беккета, от О’Кейси до Фрила и, само собой, МакДонаха. Чем-то похожим обладал еще Фолкнер, это очень ощутимо в знаменитой трилогии — и артисты Додина были именно фолкнеровскими персонажами, уязвленными, трагичными.

У Поповски это удивительные натуры, генетически инфицированные чеховскими свойствами. Герои Фрила (переводил Чехова, изучал Чехова, написал пьесу по мотивам его драматургии) — это принципиальные неудачники, грандиозные растяпы, посвятившие свою жизнь бессмыслице. Попытки делать сыр из молока иранских коз в Ирландии, спитой чай превращать в табак, спасать от наводнения барсуков, устроиться в Эфиопии — из провальных проектов, целиком поглощающих мужа Молли, Фрэнка (Юрий Буторин). Молли и ее избавление от слепоты для него тоже проект. Как и для бывшей медицинской звезды, ныне алкоголика и брошенного мужа доктора Райса (Анатолий Горячев). «Случай Молли» для него возможность вернуть карьеру и репутацию. 

Между этими двумя честолюбцами — незрячая, изящная, незримо вибрирующая, как струна, Молли. В ней нет надрывного ужаса перед тем, как обобрала ее жизнь, нет протеста — она просто живет и сияет скрытым светом нешлифованного алмаза. Ее отчаянные попытки побега из слепоты к зрению, ее способность понять такого странного спутника, как Фрэнк, ее робость и ее же бескрайность — все это тонко и достоверно играет Полина Кутепова.

Темнота, в которую погружен зал в первые минуты спектакля, становится его полноправным участником. В темноте мы слышим дыхание (благодать и особая привилегия, как знаем теперь) вслушивающегося в мир человека.

На сцене три персонажа, три монолога. В решающий миг три луча сверху. Поповски и Numen, P.O.P. вводят в сценографию физиологическое начало: на зал катится огромный темный шелковый шар, глазное яблоко, пульсирует его розоватая плоть, мелькают пальцы и губы, познающие невидимый объект. Вращается куб, клетка, свинцовые оттенки меняются на разноцветье, целлофановая пленка на сукно, коричневая одежда героини на красное пальто, в финале проливается очистительный дождь. «Что есть зрение? Что мы способны увидеть с его помощью?» — спрашивает режиссер, рассказывая про слепое зрение и зрячую слепоту главной героини.

Как тут не вспомнить знаменитую фразу из «Маленького принца», может быть, важнейший жизненный вывод летчика Экзюпери: «Зорко одно лишь сердце. Главного не увидишь глазами». Молли, приученная отцом с детства узнавать цветы по запаху и на ощупь, разбирается в людях вокруг потоньше, чем ее зрячие партнеры. «Смотреть и не видеть» — феномен нейропсихологии, описанный Оливером Саксом и драматургически «присвоенный» Брайаном Фрилом, в спектакле обретает силу решения. 

И Фрэнк, и Райс могут смотреть, но не видят. Молли не может смотреть, но видит самую суть.

Каким-то странным образом «Молли Суини» в постановке Поповски обретает объем метафоры, становится притчей, кровно касающейся всех нас. Спектакль про то, как трудно приспособиться к миру, в котором ничего не узнаешь, который живет по тебе неведомым законам, и про то, как зыбки, но непреодолимы границы между светом и тьмой. То есть ровно про то, во что сейчас погружается мир реальный. И образ человека, для которого слишком ярок свет истины, выведенного из зоны комфорта грубым вмешательством извне, чем-то родствен нашему нынешнему состоянию. 

«Скажи всю правду, но не в лоб, скажи ее не враз. Ведь слишком ярок правды свет для наших слабых глаз», — цитирует Поповски стихотворение Эмили Дикинсон. Мир сейчас стремительно движется таким путем, что нам, похоже, придется слабыми глазами осознавать его заново. Театр тут опора. Если он настоящий. «Мастерская Петра Фоменко» в который раз это утверждает.

Но контекст меняет и нас, и искусство. Так и бывает: одно выходит на авансцену жизни, другое скрывается в тени.

Залы МХТ имени Чехова полны молодой публикой, залы МХАТ имени Горького по преимуществу пусты. Театр имени Ермоловой закрыт, и вряд ли это ощутимо как потеря. А вот закрытие РАМТа — сил ему и здоровья! — станет настоящей черной дырой в культурном пространстве Москвы.

Театр сейчас вдруг оказался под особым подозрением. Он как бы не входит в минимальный «продуктовый пакет»: в «Сапсане» ездить можно (60 человек в тесно-замкнутом вагоне), а в театральном зале, даже в шахматном порядке, находиться словно и необязательно. Недавно столетие отметил театр имени Вахтангова. Именно «Турандот» в его постановке среди хаоса и голода 1922 года стала ослепительным событием, вошла в историю, изменила современников.

И сегодня театром начинает править стихийно формирующаяся культура запроса на настоящее. То есть, пользуясь нобелевской формулой того же Фолкнера, на театр, который занимается человеческим духом и «сердцем, а не железами внутренней секреции».

…Актеры и священники самые уязвимые люди в пандемию после врачей. Участь и тех и других — служение. Но десять заповедей пересмотру не подлежат. А вот плохой спектакль сегодня — обнуление театра, оскорбление самой его природы. Театр утратил право на ординарность.

Только талантливые события в нынешних обстоятельствах имеют право на жизнь. Остальное грубая действительность отметет в сторону, как мусор. А Молли прошла через катастрофу, почти умерла, но уцелела и стала еще больше собой — драгоценностью среди трагедии повседневности.

Источник: «Новая газета»


Другие статьи

Другие статьи: 1 | 2 | 3 | 4 | 5 | 6 | 7 | 8


© 1996—2024 Московский театр
«Мастерская П. Фоменко»
fomenko@theatre.ru
Касса: (+7 499) 249-19-21 (с 12:00 до 21:00, без перерыва)
Справки о наличии билетов: (+7 499) 249-17-40 (с 12:00 до 20:00 по будням)
Факс: (+7 495) 645-33-13
Адрес театра: 121165 Москва, Кутузовский проспект, 30/32
Rambler's Top100