Наталья Курова
«РИА Новости», 31.01.2017

Кристоф Рок: театр — это всегда открытие

Французский режиссер Кристоф Рок накануне премьеры «Амфитриона» Мольера в театре «Мастерская Фоменко» рассказал в интервью РИА Новости о своей необычной встрече с Фоменко, о работе с российскими артистами, о критерии при выборе пьесы, о роли зрителя в спектакле и о своей любви к путешествиям. Беседовала Наталия Курова.

— «Амфитрион» — это первая ваша постановка в российском театре. Думаю, не случайно этим театром стала «Мастерская Петра Фоменко», о котором вы всегда в своих интервью говорили в превосходных степенях.
 — Случайности никакой здесь нет. Мне всегда очень нравились спектакли Фоменко. Но самого Петра Наумовича я не знал лично, никогда с ним не встречался. У меня произошло необычное заочное знакомство с Фоменко в «Комеди Франсез», когда я ставил там «Женитьбу Фигаро» Бомарше. Так случилось, что большая часть актеров, которых я выбрал для постановки, работали с Фоменко в его спектакле «Лес» в «Комеди Франсез». С моей точки зрения, режиссер это не только то, что он лепит на сцене, а во многом то, что он оставляет в актерах, поэтому актеры, с которыми я встретился, несли в себе частицу Фоменко, она совершенно бессознательно существовала в них и связывала нас.
Театр творится из массы всего — это наше воображение, наши призраки, образы театральные. И мы с актерами, работая над «Женитьбой», переместились в какой-то такой мир, где, безусловно, присутствовала и частица Фоменко. Ничего религиозного здесь нет. Это все происходило на бессознательном уровне. Чем больше я занимаюсь театром, тем больше прихожу к выводу, что элемент бессознательности очень значителен в театре.

— Как вам работалось в «Мастерской Фоменко»? Удалось ли создать актерский ансамбль единомышленников?
— Театр — дело непростое и слагаемое из многих элементов. Но наш театральный азарт и основан на этой сложности. А здесь речь идет о двух культурах и двух разных подходах к театру, разных мирах воображения и к тому же разных языках. Но когда в этой ситуации мы находим точки соприкосновения, это становится особенно ценным.
И потом я такой привнесенный элемент в этот театр. Не чужак, но новый человек. Я вступаю здесь в область таких уже семейных отношений, которые связывают этих артистов разными образами и способами. Я попал в сообщество людей, которые вместе уже 20 лет, у которых огромный не только личный, но и совместный опыт. К тому же я принес с собой Мольера — самого французского автора…

— В чем же была особенная сложность в процессе создания спектакля?
 — Главное, что вызвало самые большие трудности, состояло в том, что я работал с французским Мольером, с оригинальным текстом, а артисты с переводом Валерия Брюсова. А это совсем разные подходы к этой истории. Любой перевод — уже своеобразное толкование сюжета.
Мольер холоден, сух, и его прежде всего занимают вопросы власти и отношения человека и власти, все аспекты проявления власти. Мольер, который был гениальным актером, стал совершенно необычайным писателем. Он поставил на службу своему перу весь свой гигантский актерский опыт. И это проявляется на всех уровнях: в создании ситуации и конфликта, целях и ставках, которые в игре, и в письме, литературной форме потрясающей, точности и изысканности, невероятного эстетического масштаба. Но при всем этом стремление к качеству повествования не берет верх над сутью. И у Мольера язык — двигатель не только его литературной гениальности, но и сценической мощи.
Мольер расходится с Брюсовым, который много сентиментальнее, ему важнее любовные аспекты, он в какой-то момент даже впадает в романтизм. И нам потребовалась огромная работа, чтобы все-таки опираться на смысл, заложенный Мольером, на ту жесткость, а порой и жестокость, которая заложена в мольеровском тексте. Одно из первых моих режиссерских табу, которое я ввел где-то уже на второй репетиции:"Я не хочу больше слышать слово «любовь. Эта пьеса не о любви, не о ней речь».

— С вами согласились?
— В результате согласились, но невольно их тянуло в другую сторону. Я почему сначала сказал о разности культур. Мы пропитаны каждый своей культурой, она у нас из всех пор сочится, от этого никуда не деться. Но наша встреча, наша совместная работа — это взаимное обогащение. Я им что-то даю, но и они мне конечно. В момент, когда все получается, у меня возникает ощущение, чтобы мы говорим на одном языке. В результате наши различия и составили основу интереса такой работы. Мы открывали для себя новое, совершали истинно театральное увлекательное путешествие. 
В русском театре были спектакли, которые меня перевернули, например «Гаудеамус» Льва Додина, когда я первый раз увидел этот спектакль. В этом было что-то новое, но узнаваемое для меня. Через спектакль ты открываешь то, что не знал про себя и про мир, о существовании чего ты до сих пор и не подозревал. В этом смысле театр всегда для нас открытие. 

— Вы всегда отмечали игру русских актеров, подчеркивая, что они работают с полной отдачей, буквально вгрызаясь в материал.
— Что меня пленяет в русских актерах — под руководством режиссера у них проявляется очень тонкая, умная, замечательная игра. И тут они великолепны. Но это их достоинство становится проблемой, если они не чувствуют руководящую руку. Тогда игра идет в перехлест, в перебор, не зная предела.
Я всегда любил спектакли Фоменко. Он был Моцартом от режиссуры. Эта тонкость, деликатность, кружево, которое он создавал, не позволяло уйти в актерский крик. Тонкость рисунка, и очень точное видение режиссерской руки. И это всегда было очень музыкально. Фоменко не работал на демонстрацию. Я прихожу к выводу, что выразительность кончается там, где начинается демонстрация. 

— Что вы думаете о роли зрителя в спектакле? Она важна?
— Я считаю, что в театральном путешествии, которое мы совершаем вместе со зрителем, он должен нести как минимум половину нагрузки. Приятно работать на публику, но я уверен, что в какие-то моменты надо втягивать зрителя в процесс создания спектакля, надо оставлять зрителю его место, его долю креативности в создании спектакля.
Мы редко видим, когда пользуются такими приемами, как игра спиной к сцене, игра за сценой, без света. А это именно те инструменты, которые должны вовлекать зрителя внутрь процесса, когда он перестает быть просто пассивной воспринимающей единицей. Я очень люблю, когда публика участвует в спектакле.

— «Амфитрион» Мольера — это был ваш выбор или предложение театра?
— «Амфитрион» — результат многих обстоятельств. Думали о «Пер Гюнте» Ибсена, перебирали современные пьесы. Но в конце концов я остановился на французской классике. Мне не хотелось ставить такие общеизвестные произведения, как «Тартюф», «Мизантроп». «Амфитрион» — пьеса недооцененная, но, на мой взгляд, очень интересная и важная.

— Как вы работаете с классикой? Сохраняете авторский текст или дописываете или переписываете его?
— Я не трогаю авторский текст — не сокращаю и не дописываю. В пьесе есть все, что хотел сказать автор, она не требует нашего вмешательства. Мы должны донести суть пьесы. В этом задача моя и актеров.
Я много ставлю пьес классического французского репертуара, но одновременно работаю и с современной драматургией. Я отбираю по принципу масштаба произведения. Во-первых, по смыслу, заложенному в пьесе, и, во-вторых, для меня очень важен язык, который должен быть на уровне классиков.
Что касается осовременивая классики. Можно одеть мужских персонажей в современные костюмы, а женских — в современные вечерние платья, но внешние атрибуты не сделают прочтение пьесы современным. Современным спектакль становится тогда, когда нам удается пробиться вглубь, докопаться и выявить те проблемы, то содержание, которое актуально и сегодня.

— В вашем репертуаре много произведений писателей-комедиографов. Помимо Мольера, Бомарше, есть и русские — Гоголь, Шварц и даже такой самый русский классик, как Островский. Вы отдаете свои предпочтения комедии?
— Может быть, я не такой пессимист, чем сам себе кажусь. Но я стараюсь всегда в комедии извлечь ту часть трагичности, без которой невозможно обойтись, чтобы выявить комичность. Мне нравится, когда в театре мы извлекаем человеческую природу, открываем все универсальные человеческие чувства. Ведь в жизни есть радость и печаль, есть столкновение с чьей-то злой волей.

— Осуществляя постановку русской пьесы, вы работаете с переводом?
— Да, с переводом конечно. Но стараюсь выбирать переводы, максимально близкие к оригиналу, где воспроизведена суть пьесы, содержание не внешнего, а внутреннего ряда. Роль переводчика — она гигантская, намного больше, чем может казаться.
Мне очень нравится русская драматургия, но пока в ближайших планах таких постановок у меня нет. Откровенно признаюсь, я всегда не очень знаю, что буду делать дальше. Так что все может быть.

— Как вы оцениваете ваш первый опыт работы в российском театре?
— Я очень рад и доволен, что произошло это театральное путешествие. Здесь и совместная работа с актерами, и обретение общности, когда актер становится твоим единомышленником, и пребывание в новом для меня театре, и вообще погружение в иной театральный мир, иную театральную среду — это истинное путешествие. Я только об этом и мечтаю.
В театре ты одновременно находишься внутри и вовне. И надо обязательно периодически выходить за пределы своего театра, чтобы подпитывать себя. А иначе ты будешь вариться в своем мирке со своими правилами. Очень полезно и хорошо уехать куда-нибудь.
Идти одному вечером по заснеженной московской улице, когда метель и ты ищешь метро, — это прекрасный опыт. Для вас это каждодневная жизнь, а для меня это будоражит мое воображение — у меня сразу возникают какие-то образы гоголевской «Шинели», всплывает все, что читал. Смотришь по сторонам — вот она Москва, Россия. С одной стороны, кажется, что она совсем рядом — несколько часов лета и ты уже здесь. А с другой — это все же очень далеко.

— Вы, я знаю, уже много путешествовали по России и даже по некоторым бывшим советским республикам.
Еще в 1993 году вместе с друзьями мы побывали в Узбекистане, Киргизии, Казахстане, были в Екатеринбурге, который тогда только что получил это имя вместо Свердловска. В Екатеринбурге мы познакомились с молодой художницей, которая часть путешествия провела вместе с нами. Вот тут-то я и полюбил русских. Точнее, мне показалось, что я нашел ключ, начал понимать русских, и это помогло мне лучше почувствовать Россию. 

Источник: «РИА Новости »

Другие статьи

• Сестры Кутеповы блеснули в спектакле с «французским акцентом», Эвелина Гурецкая, «Hollywood reporter», 11.07.2017
  
• «Фоменки» в зазеркалье, Татьяна Ратькина, «Частный корреспондент», 28.04.2017
  
• Игра отражений: «Амфитрион» в «Мастерской Фоменко», Инна Логунова, «http://posta-magazine.ru», 21.03.2017
  
• Французский режиссёр с актёрами «Мастерской Фоменко» похулиганил с комедией Мольера, Мария Беленькая, «Metro», 14.03.2017
  
• Полину и Ксению Кутеповых обманули боги, Анастасия Плешакова, «Комсомольская правда», 9.03.2017
  
• Вот Рок, а вот порок, Игорь Вирабов, «Российская газета», 8.03.2017
  
• Voulez vous cousher avec moi? Хотите ли вы спать со мной, Вячеслав Суриков, «Эксперт», 6.03.2017
  
• Мольер. Но другой, Марина Токарева, «Новая газета», 1.03.2017
  
• Полина Кутепова: «Играть как дети», Ольга Романцова, «Театральная афиша», 03.2017
  
• У вас родится Геркулес, Ольга Егошина, «Театрал-online», 24.02.2017
  
• Кристоф Рок: «Русские гораздо романтичнее французов», Наталья Васильева, «Известия», 23.02.2017
  
• Обратная сторона любви, Елизавета Авдошина, «Независимая газета», 20.02.2017
  
• Кристоф Рок: театр — это всегда открытие, Наталья Курова, «РИА Новости», 31.01.2017
  
• «У нас с русскими разные уши» — и другие открытия французского режиссера в Мастерской Петра Фоменко, Яна Жиляева, «ForbesLife», 30.01.2017
  
• «Фоменки» по-другому не умеют, Дарья Андреева, «Страстной бульвар»