In English
История
Петр Фоменко
Неспектакли
Спектакли
Архив
По ту сторону ветра

1000 и 1 ночь

Седьмой подвиг Геракла

Путь к сердцу

Махагония

Проклятый Север

Капитан Фракасс

Амфи­три­он

Испанцы в Дании

Тополя

Волемир

Современная идиллия

Олимпия

Гиганты горы

Моряки и шлюхи

Дар

Русский человек на rendez-vous

После занавеса

Улисс

Как жаль…

Носорог

Прости нас, Жан-Батист! (Журден-Журден)

Дом, где раз­би­ва­ют­ся серд­ца

Гедда Габлер

Три сестры

Белые ночи

Мотылек

Египетские ночи (2002)

Отравленная туника

Безумная из Шайо (2002)

Танцы на праздник урожая

Варвары

Чичиков. Мёртвые души, том второй

Месяц в деревне

Таня-Таня

Балаганчик

Как важно быть серьёзным

Шум и ярость

Волки и овцы (1992)

Приключение

Владимир III степени

Двенадцатая ночь

Ковчег


На нашей сцене
Актёры
Режиссура
Художники
Руководство
Руководство
У нас работают
Стажеры
Панорамы
Пресса
Видеотека
Вопросы
Титры
Форум
Заказ билетов
Репертуар на январь
Репертуар на февраль
Репертуар на март
Репертуар на декабрь
Схема проезда
Документы




Твиттер
Фейсбук
ВКонтакте
YouTube
Сообщество в ЖЖ



Ольга Романцова
«Планета Красота, № 11-12», 12.2012

Мерцающий отблеск дара

Собираясь на спектакль «Дар» в Театре «Мастерская Петра Фоменко», лучше не читать рецензий, написанных после первых премьерных показов. Критики, за редким исключением, разнесли спектакль в пух и прах, не увидев в нем ничего заслуживающего похвалы. С одной стороны, рецензентов можно понять: большинство спектаклей, не совсем удачно сыгранных на премьере, со временем становятся не лучше, а хуже. Их постановщики после выходов на поклоны считают работу законченной. Но в «Мастерской» всегда поступают иначе. Евгений Каменъкович, поставивший «Дар», да и все режиссеры этого театра, репетируют спектакль, доводя его до совершенства, независимо от высказываний критики. Через несколько недель после премьеры (я смотрела спектакль 24 сентября), «Дар» уже никак не соотносился с текстами рецензентов.


Поставив сложный, эстетский, наполненный словесными играми и парадоксами роман Владимира Набокова, режиссер обозначил его жанр как «эстетическое отношение искусства к действительности». Принято считать, что театр должен отражать действительность. Но она в спектакле Каменьковича, при сопоставлении с искусством, безнадежно проигрывает. Видимо поэтому режиссер и не включил в «Дар» четвертую главу набоковского романа, рассказывающую о жизни Н. Г. Чернышевского (она напечатана в программке). Излишне резкий, язвительный и критичный тон этой главы так же не вписывается в созданную Каменьковичем и актерами сценическую реальность как призывы к борьбе за социальную справедливость или защиту нравственных идеалов в творчестве Набокова. Переводя роман на театральный язык, Каменькович как будто намеренно усложнял свою задачу. Он не воспользовался ни одним из привычных для режиссеров способов инсценировки литературного текста. В спектакле нет ни тщательно выбранных подробностей быта и жизни в Германии конца 20-х — начала 30-х годов: как раз в это время в Берлине живет герой «Дара», молодой поэт-эмигрант Федор Годунов-Чердынцев. Нет и прозрачных намеков на грядущее нашествие нацизма, художественно-эстетические «битвы» того беспокойного времени тоже едва намечены пунктиром. Ключевой для Каменьковича становится совсем другая тема: причудливо складывающаяся судьба талантливого человека, которого ведет по жизни его Дар, помогая преодолеть жиз?ненные неустройства и душевные метания. 
Режиссер добился необычного эффекта: зрители как будто видят все происходящее вокруг героя его глазами. К примеру, какая-нибудь одна деталь, врезавшаяся Годунову-Чердынцеву в память, вдруг становится ярче и заметнее. Или воображаемый, но так и не состоявшийся в реальности разговор героя о русской литературе с молодым поэтом Кончеевым превратился в полноценный драматический диалог с участием двух актеров. А что-то из романного текста Годунов-Чердынцев может произнести торопливо, почти скороговоркой, как будто не вслушиваясь в сказанное.
Берлин в спектакле грохочет трамваями: сцену пересекают железные рельсы, по которым ездит вагон с пассажирами, светит тусклыми фонарями, врезается в небо их металлическими стержнями и завораживает мерцающими вывесками. Все здесь как-то неустойчиво, суетно и неопределенно. Звуки города и человеческая речь — резкая, отрывистые замечания и нагловатые манеры берлинских бюргеров, разговоры «за жизнь» эмигранта Щеголева и беседы участников литературного салона, которые манерно (почти карикатурно) подражают поэтам-декадентам, сплетаются в особый, дисгармоничный «тон» спектакля. В мире, увиденном глазами героя, одинаково живы и материальны обычные люди и «тени», явившиеся из воспоминаний: умерший отец, мать и сестра. Последние гораздо прекраснее реальных людей и появляются в белых, легких одеждах в луче света под переборы гитары.
В этом наполовину реальном — наполовину фантастическом мире сам Годунов-Чердынцев тоже существует «в двух лицах». Он - взъерошенный, порой неуклюжий юноша с горящими глазами (Федор Малышев), стремительно движется, и на ходу частенько врезается в какой-нибудь фонарный столб. Но у него есть и «второе я» — странный, похожий на Чаплина, упитанный человечек с длинным носом (Полина Кутепова). В программке этот герой назван «критик, воображаемая Литературная Необходимость» героя. Такая двойственность как будто подсказана самим текстом романа. Ведь писатель ведет повествование то от первого, то от третьего лица, а герой «Дара» временами начинает спорить и полемизировать сам с собой, обращаясь к воображаемому «любезному критику». Отношения между Годуновым-Чердынцевым и его «вторым я» — особая линия спектакля. Критик оберегает героя от житейских забот, таскает за собой два огромных чемодана книг, усаживая юношу за чтение, и даже смешно, по-женски, ревнует Годунова-Чердынцева к его возлюбленной, Зиночке Мерц. В репликах Критика то и дело возникают фрагменты из текстов зрелого Набокова: критических статей, писем, знаменитой лекции о Гоголе. Не будь его, образ Годунова-Чердынцева казался бы чересчур легковесным.
Кутепова — единственная из актеров первого поколения «Мастерской», играющая в этом спектакле. Ее партнеры — стажеры разного возраста, большинство их них успело сыграть всего один спектакль: «Русский человек на rendez-vous». Преодолевая сложности набоковского текста и развивая собственные актерские возможности, они создают спектакль о том, из какого сора, в сущности, могут вырасти стихи. И еще о том, что истинный талант, который верит в себя, сумеет выжить и раскрыться в самых сложных обстоятельствах. Ведь прототипом Годунова-Чердынцева, которому не хватает денег, чтобы купить четвертый пирожок, и который мечтает сочинять прозу, где «музыка и мысль сошлись, как во сне складки жизни», стал сам Набоков.
Этой темой пронизана финальная мизансцена. Герой, всего несколько минут назад ограбленный на пляже и прошествовавший по Берлину в белых «семейных трусах», несется по партеру по спинкам зрительских кресел, раздувая полы ветхого пальто. Он поднимается в амфитеатр, и еще выше, к софитам под потолком, на ходу чеканя как стихи финальные набоковские строки: «Прощай же, книга! Для видений. ..». И кажется, будто он сейчас, поднявшись над землей, по-настоящему взлетит.


Другие статьи



© 1996—2024 Московский театр
«Мастерская П. Фоменко»
fomenko@theatre.ru
Касса: (+7 499) 249-19-21 (с 12:00 до 21:00, без перерыва)
Справки о наличии билетов: (+7 499) 249-17-40 (с 12:00 до 20:00 по будням)
Факс: (+7 495) 645-33-13
Адрес театра: 121165 Москва, Кутузовский проспект, 30/32
Rambler's Top100