Марина Давыдова
«Время новостей», 19.06.2002

Поэзия и правда

В «Мастерской Петра Фоменко» поставили «Отравленную тунику» Николая Гумилева

Поэтическая драма располагает к формализму. Поэтическая драма рубежа веков (Блок, Цветаева, Анненский, Гумилев) только к нему и располагает. Если быть совсем точным, это даже не поэтическая драма, а драма, созданная поэтом. То есть не пьеса, написанная стихами, а стихи, которым придано подобие пьесы. Тот же Гумилев в своей «Отравленной тунике» явно ориентировался на образцы классицистской драматургии. В его пьесе сохраняются характерные для этой драматургии единство времени (24 часа), места (зал Константинопольского дворца) и действия (ни одной побочной интриги). Более того, в ней можно обнаружить типичный классицистский конфликт между чувством и долгом (любовь дочери византийского императора и невесты трапезондского царя к арабскому скитальцу — чем не сюжет для Расина). Но любой, кому не чуждо искусство сцены, поймет, что все театрально-драматургические условности для Гумилева лишь тенеты, из которых так сладко вырваться на вольные просторы стихосложения. Поэтической стихии оказываются в конечном итоге подчинены в «Тунике» и правдивость характеров, и плетение интриги, и конфликт между чувством и долгом.
Зачем же поэту до мозга костей Гумилеву вообще понадобилась драматургическая форма? Я думаю, еще и затем, что «тоску по мировой культуре» (именно так определил некогда акмеизм Осип Мандельштам, но в действительности эту емкую формулу можно приложить к культуре Серебряного века вообще) очень заманчиво выразить именно с помощью драмы, столь тесно связанной с искусством перевоплощения. Ведь не случайно при вступлении в драматические сферы стилизатор в Гумилеве немедленно побеждает новатора. В поэзии его стилизаторский пафос — особенно в последний период творчества — все же уравновешен новаторской смелостью. В драме же он выступает не столько творцом, сколько имитатором этой самой «мировой культуры», в данном случае ее классицистского побега.
Постановщик «Туники» Иван Поповски давно уже специализируется на поэтической драме. Слава пришла к этому уроженцу Македонии в начале 90-х, когда он, будучи студентом Петра Фоменко, поставил в ГИТИСе «Приключение» Марины Цветаевой. Оказалось, что подобного рода драматургия обладает своим театральным потенциалом. Надо только суметь его оттуда извлечь. Поповски сумел. Он сделал простую, в общем, вещь — поставил не сюжет, а саму поэзию. Ей искал сценический эквивалент. Действие его спектакля разворачивалось в черном узком коридоре, снабженном системой черных занавесов. У этой сцены почти не было ширины, только глубина и высота. Быстро сменяющие друг друга сценические картины возникали перед зрителями (которые сидели по два в каждом ряду) то ближе, то дальше от условной линии рампы, и рваный ритм цветаевских стихов вдруг обретал театральную плоть.
Попытка найти эквивалент гумилевской поэзии оказалась, на мой взгляд, куда скучнее. В «Приключении» был эффект неожиданности. Цветаеву вообще ставили редко, но так — никогда. Тут Поповски оказался новатором. В случае же с «Туникой» — стилизатором, как и сам Гумилев. Только объектом этой стилизации стал не сам классицизм, а скорее неоклассицистский спектакль начала века. Что-то такое таировско-кооненовское. Точнее не определишь. Никаких тебе неожиданностей, не считая умопомрачительно красивых костюмов сербской художницы Ангелины Атлагич, показ которых можно устраивать отдельно от спектакля. В декорациях Владимира Максимова читаются смутные намеки на кубизм-супрематизм экстеровского толка (того, естественно, времени, когда Экстер работала с Таировым). Участники представления застывают в статуарных позах, двигаются как на котурнах (некоторые так и действительно на котурнах), выразительно чеканят гумилевский стих и демонстрируют величавую отрешенность с едва заметным налетом психологии. Сказать, что фоменковские артисты чувствуют себя «на котурнах» как рыбы в воде, было бы, мягко говоря, преувеличением. Даже музыкальный и обладающий прекрасным чувством ритма Кирилл Пирогов (араб Имр) все равно смотрится во всем этом антураже крайне неорганично. Даже величавой от природы Галине Тюниной (императрица Феодора) все это не очень идет. Но главное — внутри этой стилизации нет никакого движения. Она внутренне выхолощена, хотя сделана вроде бы грамотно — без вкусовых просчетов, явных режиссерских ляпов и даже с двумя-тремя милыми придумками.
Ощущение такое, словно тебя пригласили на обед куда-то во дворец (то ли во Франции, то ли в самой Византии) и подали имитации разнообразных блюд, со знанием дела изготовленные из папье-маше. Полюбоваться можно, но сыт не будешь, и занять себя за столом (а сидеть надо часа два) решительно нечем. Поэтому когда Рустэм Юскаев (трапезондский царь) начинает вдруг не просто декламировать стихи, а играть (узнав об измене невесты, он бросает ей в лицо обвинения, сжимая ее в объятьях, потом отталкивает от себя, потом опять сжимает и почти забывает при этом о приличествующей случаю величавости), сразу становится интересно. Может и не очень удачно и поперек стиля, а все равно интересно. Просто потому, что неожиданно. Как если бы к изготовленному из папье-маше торту тебе вдруг подали настоящую горчичку. Странно, конечно, и не к месту. А все равно приятно. Справедливости ради стоит добавить, что «Отравленной тунике» самой не хватает горчички. И в этом смысле спектакль Поповски драматургическому опусу Гумилева все же под стать.

Другие статьи

• Ирина БАЧУРИНА: «Театральная штучка», Светлана Потёмкина, «Экран и Сцена», 29.08.2014
  
• Зачет по высшей математике, Мария Сперанская, «МК-Бульвар», 29.07.2002
  
• Поэзия Гумилева вдохновила «фоменковцев», Ирина Леонтьева, «Труд», 23.07.2002
  
• Восточные грезы любви, Павел Руднев, «Ваш Досуг», 8.07.2002
  
• Десять лет спустя, Алексей Филиппов, «Известия», 8.07.2002
  
• «Отравленная туника» Н. Гумилева, Елена Ковальская, «Афиша», 8.07.2002
  
• Отравленная туника, Дина Годер, «Еженедельный Журнал», 4.07.2002
  
• Византийские сны, Нина Агишева, «Московские новости», 2.07.2002
  
• Гость из прошлого, «Итоги», 2.07.2002
  
• Осторожно, отравлено!, Екатерина Васенина, «Новая газета», 1.07.2002
  
• Ожившая «Отравленная туника», Марина Мурзина, «Аргументы и факты, № 29», 07.2002
  
• Гипноз пространства, Олег Недоловский, «Современная драматургия, № 4», 07.2002
  
• Женщины обольщают и не всегда остаются в живых, Галина Облезова, «Новое время, № 29», 07.2002
  
• Любовь и смерть в Византии, Мария Хализева, «Вечерний клуб», 27.06.2002
  
• Перекресток Гекубы, Ирина Алпатова, «Культура», 27.06.2002
  
• Любовь в Византии, Елена Ямпольская, «Новые Известия», 26.06.2002
  
• Отравленная туника, Алена Карась, «Российская газета», 25.06.2002
  
• Балканский синдром, Елена Ковальская, «Афиша», 24.06.2002
  
• Возвращение блудного режиссера, Виктория Никифорова, «Эксперт», 24.06.2002
  
• От страстей свободны лишь рабы. И то - евнухи, Анастасия Томская, «Комсомольская правда», 21.06.2002
  
• Русская поэзия с македонским акцентом, Ольга Фукс, «Вечерняя Москва», 21.06.2002
  
• Для красоты, Григорий Заславский, «Независимая газета», 20.06.2002
  
• На яды, Олег Зинцов, «Ведомости», 20.06.2002
  
• Театр восковых фигур, Марина Шимадина, «Коммерсант», 19.06.2002
  
• Люди, тигры и жирафы, Ирина Корнеева, «Время МН», 19.06.2002
  
• Македонец отправился в Византию, Артур Соломонов, «Газета», 19.06.2002
  
• Поэзия и правда, Марина Давыдова, «Время новостей», 19.06.2002
  
• Ключ к Серебряному веку, Майа Одина, «Газета.ру», 18.06.2002