Яна Жиляева, Петр Сейбиль
«VTBrussia.ru», 17.04.2013

Пять тысяч штампов для вечности

Уникальные воспоминания о том, с чего начинался театр Петра Фоменко

Чистейшей прелести чистейший образец — театр «Мастерская Петра Фоменко», с которым банк ВТБ связывает многолетняя дружба, в этом сезоне отметил свой 20-летний юбилей. Может ли такой скоропортящийся продукт, как впечатление, образ, чувство, эмоция иметь такой срок годности? Среди знаковых работ «Мастерской» — спектакль «Волки и овцы» по пьесе Александра Островского. Созданный еще во времена студенчества «стариков фоменок», он дебютировал перед публикой в учебной аудитории ГИТИСа, вошел в основу репертуара нового театра и пребывает там до сих пор. До сегодняшнего дня не дожил Петр Фоменко. Погиб артист Юрий Степанов, первый исполнитель роли Лыняева. Но спектакль живет. Сайт VTBrussia.ru собрал воспоминания тех, кто помнит, как создавался этот театральный шедевр.

Срок годности
Именно на просмотре «Волков и овец» театровед Наталья Крымова увидела все те знаковые фоменковские приемы, которые принесут Петру Наумовичу и его артистам ту самую, большую славу, и предсказала рождение театра, который чуть позже назвали «Мастерской».
«Вас не зазывают и не обслуживают. Но - увлекают. И если вы не окончательно оглохли и отупели под натиском того, что любого человека сегодня отупляет и оглушает, вы обнаружите в себе неисчезнувшую способность улыбаться, радоваться, слушать музыку стиха, понимать тихую речь, отличать доброе от жестокого и агрессивного. Удивительное дело: Петр Фоменко, не пользовавшийся репутацией доброго художника и мягкого человека, не вдруг, не в одночасье, но за пять лет вырастил рядом с собой компанию молодых, которые объединены, в частности, отсутствием агрессии. Кому-то это покажется свойством несовременным, так сказать, не способствующим выживанию. Действительно, можно ли с таким характером, с таким мирным укладом выжить в обстановке, где вот-вот что-то взорвется, лопнет, грохнет и кончится? Не знаю. Может быть, выжить нельзя вообще, но жить (достойно, уважая друг друга, сосредоточенно жить в искусстве и ради искусства) не только можно, но и, по-моему, должно», — писала Наталья Крымова в статье «Прошедших дней очарованье?» в 1992 году.

Первые нити. В гамаке
«Говорят, все началось с отрывка из „Волков“, сделанного студенткой из Китая. Ею был придуман узкий легкий гамак для Глафиры на вольном воздухе и то, каким болванчиком выглядел Лыняев, пытаясь уклониться от стремительных взлетов гамака», — писала критик Наталья Крымова, посмотрев спектакль в учебной аудитории ГИТИСа. 
 — Это был учебный процесс, — рассказывает Рустэм Юскаев, участник первой постановки. — У нас на режиссерском факультете учатся актеры и режиссеры. Китаянка Ма Чжен Хун училась на режиссерском, брала актеров с курса и делала с ними отрывки.
 — Вначале было три человека: Юра Степанов, Галя Тюнина и человек, который трещал за сценой, — вспоминает Андрей Казаков, еще один из «стариков» Мастерской. — Как этюд будущий спектакль появился на втором курсе. Постепенно добавлялись новые сцены, шли к началу и одновременно к концу.
 — К сцене на гамаке стал прирастать первый акт, и Ма Чжен предложила мне сыграть Мурзавецкого, — продолжает Рустэм Юскаев. — Сейчас бы я сделал все по-другому, как у автора. У Островского это комический персонаж, пьющий человек, который безумно любит свою собаку Тамерлана. Но тогда, в студенчестве, было интереснее придумать такого чеховского Мурзавецкого и, каюсь, пришлось перекраивать автора. Мне почему-то запомнился такой момент репетиций: Ма Хун, совершенно растерянная, трогательная и какая-то по-детски беззащитная, говорит на ломаном русском: «Мурзавец волновай, волновай». Это означало, что Мурзавецкий, которого я играл, очень волнуется.

Кто придумал Островского?
«Учебную работу китаянки Ма Чжен Хун благословил и завершил Петр Фоменко. Посмотрев спектакль, один солидный критик воскликнул: „Какая прелесть эта гадость!“ То, что нравы, описанные Островским, — гадость, это известно, но что живая прелесть игры (не трюков, но игры настроений, интонаций, оттенков, взаимоотношений) может стать атмосферой спектакля по пьесе Островского, было ново… Все фигуры связаны одна с другой, будто буквы в легком, изящном почерке», — писала Наталья Крымова в «Прошедших дней очарованье?»
 — Островского считают занудным, но если вчитаться, выясняется, что это один из самых удивительных драматургов в русском театре, с невероятным чувством юмора. Кроме того, Фоменко все всегда разворачивал в сторону юмора, культивировал это и в себе, и актерах. Он так жил, — поясняет Рустэм Юскаев. — Петр Наумович сместил акценты в пьесе. Получился спектакль не о том, как волки сжирают овец, а как люди любят друг друга.
 — Есть такое понятие: спектакль по Островскому. Когда речь идет о чем-то не из нашей жизни, бесконечно далеком и нам непонятном. А Петр Наумович смог текст «пыльного Островского», которого тягают во всех театральных институтах, так рассказать, присвоить, оживить, что возникла атмосфера чеховской постановки. Никакой затхлости и нафталина. Получился живой Островский — чудо! — рассказывает Полина Кутепова.
«Наклеенные бороды этому Островскому не нужны, как и джинсы. Отодвинуто и забыто расхожее театральное представление о темном царстве и духоте русского быта, но никому не пришло в голову сочинять Глафире и Лыняеву куплеты или делать клоуна из Аполлона Мурзавецкого. Удивительная художественная независимость и чистота. Чистота атмосферы, ясность лиц, языка, душевных движений. Такое впечатление, что текст Островского не заучивали, но именно на его языке заговорили», — радовалась Наталья Крымова.

Антоновские яблоки
 — Мы уже сделали материал, как смогли, он разросся на час сорок. Тогда пришел Петр Наумович и сказал: «Хватит играть отрывки, пора делать спектакль». Так что у спектакля есть и папа, и мама. Кстати, несмотря на то, что Фоменко очень подробно прорабатывал каждую сцену, сцену с гамаком он не трогал никогда, — рассказывает Андрей Казаков.
 — Фоменко очень много времени уделял интонации и пластике. Иногда мы пропархивали сцены легко и почти не останавливаясь, а иногда он мог добиваться подробности игры, вплоть до поворота головы, до взгляда, до положения рук и пальцев. Мы учились играть, выражать внутренние движения персонажей. Это была его школа, — рассказывает Мадлен Джабраилова.
 — Петр Наумович не боялся менять: он мог придти на репетицию и полностью изменить какую-то сцену. И это шло только на пользу, — вспоминает Полина Кутепова. — Мы играли на разных площадках, у нас не было своего театра. Были гастроли в Польше, когда была крошечная площадка. Петр Наумович сказал: «Вот так и надо!» Он все препятствия превращал в достоинства. Поскольку спектакль был студенческий, мы не могли позволить себе каких-то декораций.  Накидывались тряпки, раскрывались шторы на окнах. Мы играли в 39-й аудитории.  Впускали свет, воздух, — это и были декорации. Пространство трансформировалось.
 — Однажды Петр Наумович предположил, что действие происходит во время яблочного спаса, — продолжает Рустэм Юскаев. — Он очень любил запах антоновки. Ну, предположил, и пошел в своих рассуждениях дальше… и забыл об этом. На следующий день Ма Чжен на свои студенческие копейки накупила яблок. Потом опять и опять. Где-то через месяц, после не очень удачной репетиции, расстроенный Петр Наумович вдруг спросил: «А почему у нас здесь все время яблоки? — а потом, через паузу: А-а-а, Ма Чжен думает, что у нас все еще яблочный спас…» Мы работали с очень мощным и интересным материалом, стояла особая атмосфера и мы все очень любили друг друга.

Мастер и подмастерья
Ассистировал Ма Чжен на репетициях канадский студент-режиссер Эверетт Диксон. В первых отрывках он играл собаку Мурзавецкого, Тамерлана.
 — Моя стажировка в России изначально была запланирована только на год, но в итоге я проучился все 5 лет, — вспоминает Эверетт. — Петр Наумович сказал мне при поступлении: «Один год — это очень много и очень мало». Я присоединился к работе, когда Фоменко стал репетировать вместе с Ма Хун. Фоменко был режиссером-постановщиком, а Ма Хун — режиссером. И кроме того, Ма Хун гениально играла Анфусу. До сих пор перед глазами стоит репетиция, когда она пила чай, уморительно хлюпая и причмокивая. Конечно, огромную роль в создании спектакля сыграл фоменковский разбор, парадоксальный и гуманный, Когда Ма Хун должна была уехать в Колумбию со своим мужем, режиссером, я стал помогать Петру Наумовичу в технических вопросах, то есть стал тем, что в Канаде называют стейдж-менеджером.
 — Анализируя увиденное тогда, — продолжает Эверетт Диксон, — можно выделить четыре этапа работы над пьесой. Прежде всего, «внутренний разбор», когда режиссер размышляет над положением персонажа, рассматривая его с парадоксальной точки зрения. И творчество Островского, и «Волки и Овцы», на мой взгляд, идеальный материал для Фоменко. Созданные автором ситуации очень противоречивы. Затем режиссер приступал к «внешнему» разбору текста с дотошной, почти музыкальной точностью. Затем прорабатывался сценический рисунок. По правде говоря, этот рисунок состоял из репертуара гениальных фоменковских штампов. Сам Фоменко говорил: «Пять штампов — это бедность, а пять тысяч штампов — это школа». И самое важное: отношение Петра Наумовича к участникам постановки. Когда он ругал, бывало непонятно, польстил он актеру или разгромил. Фоменковский разбор текста длился очень долго, несколько месяцев. Фома сам сочинял каждый момент действия, подчиняя его смыслу. Например, отчаянный разбег Лыняева в конце четвертого действия, когда тот понимает, что женится! Фоменко попросил Юру Степанова, игравшего Лыняева, сделать паузу перед тем, как он говорит Меропе: «Честь имею кланяться». Пауза нужна была, чтобы Лыняев справился с волнением и удержался от того, чтобы оскорбить Меропу. Но больше всего меня поразил разбор Купавиной: традиционно ее представляют беззащитной, глупой женщиной, а для Фомы это человек, который всегда был во власти других и поэтому ничего не соображает в жизни. И вот настал момент, она самостоятельна и изо всех сил борется, чтобы быть свободной, действительно ничего не понимает в делах и поэтому просит помощи Лыняева. Но на самом деле она — самый умный персонаж пьесы. Она подписывает вексель не потому, что не осознает возможных последствий, а для того, чтобы эти последствия спровоцировать и предпринять самостоятельные действия. Самое главное, что я хочу подчеркнуть своим неумелым пересказом гениальной работы: Фома всегда умел сохранить безукоризненное человеческое достоинство самых комических, глупых или скверных персонажей. Его разбор — это разбор с любовью и уважением к людям.

Другие статьи

• Полина Кутепова: «Играть как дети», Ольга Романцова, «Театральная афиша», 03.2017
  
• Полина Кутепова выступит в юбилейной программе «Золотая маска в Латвии», «freecity.lv», 25.09.2015
  
• Театр «Мастерская П. Фоменко»: легенды и триумфы, Ольга Егошина, «http://kommersant.ru», 17.09.2015
  
• Особенности русского репертуарного театра, Татьяна Никишина, «Аргументы недели», 4.12.2014
  
• Все начинается в фойе, Николай Пересторонин, «Вятский край», 4.10.2014
  
• Пять тысяч штампов для вечности, Яна Жиляева, Петр Сейбиль, «VTBrussia.ru», 17.04.2013
  
• Уроки французского, Елена Губайдуллина, «Экран и сцена, № 2 (470)», 01.1999
  
• Актер мирного сосуществования, «Дом Актера», 05.1997
  
• Лики Прекрасной Дамы, Екатерина Сальникова, «Театр, № 1», 01.1997
  
• А еще…, Наталия Якубова, «Театральная жизнь, № 1», 01.1997
  
• Четыре слагаемых успеха, Ольга Егошина, «Дом Актера, № 3-4», 1995
  
• Блестящий импровизатор, Вера Никифорова, «Театральная жизнь, № 2», 02.1994
  
• Смахнув пыль времен, Р. Станкявичене, «Эхо Литвы», 25.01.1994
  
• Добрые игры в недобром мире, Наталья Крымова, 05.1993
  
• Эпатирует гармония, Екатерина Сальникова, «Независимая газета», 10.03.1993
  
• Не стареют ни «волки», ни «овцы», Екатерина Кретова, «Коммерсант», 17.02.1993
  
• Как хорошо!.., Елена Губайдуллина, «Экран и сцена», 28.01.1993
  
• Театр от Фомы, Юрий Зерчанинов, 1993
  
• Прошедших дней очарованье?, Наталья Крымова, «Московский наблюдатель, № 7-8», 08.1992