In English
История
Петр Фоменко
Неспектакли
Спектакли
Свет­лые души, или О том, как на­пи­сать рас­сказ

Пугачёв

Бо­жест­вен­ная ко­ме­дия. Вариации

Совер­шенно Неве­ро­ят­ное Со­бы­тие (Же­нитьба в 2‑х дейст­виях)

Новогоднее приключение Маши и Вити

Маяковский. Послушайте

Вишнёвый сад

Подарок

Двадцать третий

Мой Брель

Рыцарь. Моцарт. Пир. 

К 90‑ле­тию Петра Фоменко. «Коме­дия о тра­гедии»

Опасные связи

Чающие движения воды

Моцарт «Дон Жуан». Генеральная репетиция

Доктор Живаго

Молли Суини

Королевство кривых

Выбрать троих

Счастливые дни

Завещание Чарль­за Адам­са, или Дом се­ми по­ве­шен­ных

Чайка

Король Лир

Мастер и Маргарита

Lёгкое Dыхание

Серёжа очень тупой

Египетские ночи

…Души

Мамаша Кураж

Школа жён

Смешной человек

Сон в летнюю ночь

Руслан и Людмила

Фантазии Фарятьева

Лет­ние осы ку­са­ют нас да­же в но­яб­ре

Послед­ние сви­да­ния

Египет­ская мар­ка

Безум­ная из Шайо

Заходите-заходите

Театральный роман (Записки покойника)

Пять вечеров

Алиса в За­зер­калье

Рыжий

Триптих

Сказка Арден­нско­го леса

Беспри­дан­ни­ца

Самое важное

Он был титу­ляр­ный совет­ник

Вой­на и мир. На­ча­ло ро­ма­на

Семейное счастие

Одна аб­со­лют­но счаст­ли­вая де­рев­ня

Волки и овцы

В гостях у барона Мюнхгаузена


Архив
На нашей сцене
Актёры
Режиссура
Художники
Руководство
Руководство
У нас работают
Стажеры
Панорамы
Пресса
Видеотека
Вопросы
Титры
Форум
Заказ билетов
Репертуар на январь
Репертуар на февраль
Репертуар на март
Репертуар на декабрь
Схема проезда
Документы




Твиттер
Фейсбук
ВКонтакте
YouTube
Сообщество в ЖЖ



Дарья Коротаева
«Газета Володинского фестиваля», 10.02.2012

«Пять вечеров»: импрессия

Проба пера

Третьи за фестиваль «Пять вечеров» — иные. Самые условные — самые правдивые. Не длинные — короткие. Стремительные, ускользающие, промелькнувшие на одном дыхании. Странные характеры ошеломляют достоверностью. Игольчатые, дерганные, напуганные, смешные, перебитые, искалеченные, добрые, несчастные, верящие, ждущие. Послевоенные. Бьющиеся. За счастье. С жизнью и за жизнь.
Режиссеру Виктору Рыжакову удалось практически невозможное — прочитать и поставить «Пять вечеров» вне квазиреальности 1950-х годов. Вне кинореальности. Совершить дистилляцию. Все наши лжепредставления, все наши «как бы так», весь ностальгический душок и запах типографских красок, покрывающих современные открытки «под CCCР» выпарен. Осталось главное — основа. И ее свойства. Остались контуры, черты. Те, что, бесспорно, выдержат проверку на подлинность. Условный театр, условный ключ, — слава Б-гу! — на безусловность не претендующий. 
Режиссер лишь быстрым росчерком намечает приметы времени, намеки человеческого сердца, признаки душевных побуждений. В черном кубе сцены деревянный квадратный помост со встроенным вертящимся кругом, на котором — проем двери (арка), пока заклеенный бумагой. На этой арке нам проекцией штрихуют дверь, радиоточку, крючки для одежды.
На пальцах, на словах эту историю уже не объяснить. Нужны какие-то эскизы на полях. И мизансцены в спектакле — как бы из черновиков романа. Слава (Артем Цуканов) свисает сверху в проеме двери, а Катя (Яна Гладких) ниже; Катя пьяная спит почти в воздухе; Ильин (Игорь Гордин) уносит на руках Тамару (Полина Агуреева) не так, как «принято», а будто ласточкой; ласточкой с перебитым крылом. Ходят герои то на полусогнутых, то на цыпочках, бегут, размахивая ногами и руками, завывают, заикаются, гласные тянут. Штрихи, штрихи… А ты сидишь и понимаешь, что режиссер все объяснил, а ты все понял. Потому что влюбленность в 19 лет не может быть прямой, продуманной и легкоусваиваемой, потому что женщина единственную любовь 19 лет ждет, а про любовь только из радиоточки слышит. 
В спектакле нет натужной, привнесенной красоты. Прекрасны героини и актрисы, но изуродованы смело и бескомпромиссно. В шерстяных чулках, в страшных пальто, в жутких шапках. Превосходна сцена встречи Тамары и Зои (Евгения Дмитриева). Стоят они друг против друга, одинаково одетые, одинаково несчастные, одинаково замученные, одинаково убогие. И то, что эти люди войну пережили, блокаду, а вслед за этим ГУЛАГ — это ре-аль-ность?! И разве реальность — это кружевные скатерти, приталенные платья, грампластинки, советские комедии, воротнички и триумфальная арка?! Или все же бездверный, осиротевший проем, пустота, одиночество, страх? Тотальный, под кожей угнездившийся испуг?! Жизнь — такая реальность, что сама себе искажение (исказит, перекривит, как лицо от немого страдания).
Оттого и пластика у всех актеров, как у зверков затравленных. Они все человеки, и, прям по Горькому, с большой бы были буквы. Но эта буква так затюхана, так глубоко запрятана, так невостребована и опасна… И Тамара, и Ильин, и Зоя и даже юные Слава и Катя не знают, как с друг другом общаться, межличностный контакт чуть ли не миф, не басня. Поэтому все их общение, вся жизнь — пристройки, пристройки, пристройки…Тамара делает шаг к Ильину и тут же два назад, протянет трясущуюся руку — и опустит, скажет слово — а оно не туда и ни к чему, хочет остановить, а не знает как…
Володина обвиняли в мелкотемье, в том, что герои недостаточно герои. А они ведь напротив — хоть орден давай. Они землю, доставшуюся им плоской, угловатой, совсем для жизни не пригодной, сами раскручивают, да еще и с радостью, да еще и с верой в человека. Откуда только она взята? Чем держится?
А Тамара! Вся союзная химическая промышленность вовек не добьется такого превращения. Она предстает перед нами в ночной сорочке до пола, в сетке на волосах, в стоптанных туфлях, с дергаными губами, со слезами в глотке, будто ее только вчера из клетки со зверем выпустили. Но в ней столько потаенной женственности, манкости, что ясно: если б не те обстоятельства — она бы не в «смирительной рубашке» стояла, а была бы той — в прекрасно-белом. И появляется ОН… помятый, грубоватый, судьбой побитый, ей же и потрепанный… А у Тамары на него реакция — весна освобождения: она надевает платье, туфли, делает «модную» прическу, глаза беспокойно надеются, глаза беспокойно радуются, движения становятся мягче, и к этому не очень-то симпатичному человеку руки тянутся — и хоть и трясутся, но не опускаются.
В финале все герои ставят стулья перед проемом, куда, вставив в петли, возвратили двери. И люди ждут. Ждут, когда откроется обыкновенная дверь, а не очередная триумфальная арка. Ждут, когда придет любимый человек, а не воины-победители, ждут любви, а не победы. Потому что это человек ждет, не государство.
Так приятно посмотреть спектакль про людей, а не про персонажей из прошлого. Так приятно услышать со сцены искреннее: «Ой, только б не было б войны!». И, испугавшись, и, не застыдившись, помолиться о счастье.
P. S. У каждого героя своя мелодия, и все они сообразуются и как будто сплетаются в шестиголосную фугу. Советские критики называли стиль Мейерхольда музыкальным реализмом, нам в Академии объясняют такую формулировку уступкой времени. А вот и нет — подумала я, посмотрев спектакль Рыжакова, — есть такой стиль, и он превосходен.


Другие статьи



© 1996—2024 Московский театр
«Мастерская П. Фоменко»
fomenko@theatre.ru
Касса: (+7 499) 249-19-21 (с 12:00 до 21:00, без перерыва)
Справки о наличии билетов: (+7 499) 249-17-40 (с 12:00 до 20:00 по будням)
Факс: (+7 495) 645-33-13
Адрес театра: 121165 Москва, Кутузовский проспект, 30/32
Rambler's Top100