Дина Годер
«www.russ.ru», 8.04.2004

Турбины — первые и последние

Нельзя не рассказать про накрененный железный помост, выстроенный на сцене. Он так грохочет, когда по нему печатают шаг юнкера (юнкеров изображают солдаты батальона Почетного караула из московского комендантского полка). Про мебель турбинской квартиры, будто бы съехавшую с этого покосившегося помоста, да так и застрявшую тесной кучей внизу: гости теперь, усаживаясь ужинать, боком протискиваются мимо кровати и пианино, а их стаканы едут по наклонному столу. Нельзя не рассказать о том, что, назвав спектакль именем романа и первого варианта булгаковской пьесы, Женовач использовал главным образом знакомый всем окончательный текст «Дней Турбиных» с небольшими добавлениями. И про то, что массовые сцены с юнкерами и петлюровцами как всегда кажутся неизбежным и досадным дополнением к нежным и смешным картинкам из жизни дома Турбиных. Вот и рассказали. Теперь про дом.

То, что сцены в гостиной большой киевской квартиры окажутся в спектакле главными, было ясно и до премьеры. Не только потому, что картины гражданской войны и Булгаковым написаны скорее как служебные и никогда в прежних постановках особенно хорошо не получались. Но и оттого, что было ясно: вся эта дружелюбная домашняя атмосфера, веселые пикировки приятелей, воздух влюбленности и ощущение давнего, устоявшегося быта с общими законами и смешными ритуалами — очень близки теплому и искреннему дарованию Сергея Женовача.

Женовач, когда-то ученик Петра Фоменко, теперь сам унаследовавший его курс в РАТИ, умеет наполнять смыслом неважные слова и замечать несущественные детали так, что все они складываются в очень подробную, насыщенную и полнокровную картину, от которой невозможно оторвать глаз.

Вот, удаляясь греться в ванную, Мышлаевский спрашивает: «Как ты думаешь, Леночка, мне сейчас водки выпить или потом, за ужином, сразу?» Получает ответ, что потом, но беспрестанно пытается вернуться к столу и втихаря утащить с собой оставленную бутылку. А Алексей перехватывает взглядом это движение и бдительно возвышает голос: «Потом, за ужином, сразу!» Такого, конечно, не было в пьесе. Тот же забияка и ругатель Мышлаевский говорит, слегка запинаясь и будто бы сглатывая матерные слова. Притормаживает, буксуя: «М-м-м…» — «Мерзавец», — поспешно подсказывает ему восемнадцатилетний Николка, заботясь, чтобы обожаемый Витенька выглядел прилично.

Сестра с братьями все время переглядываются, делая друг другу не заметные чужим вопросительные или насмешливые знаки. Елена округляет глаза за спиной у Лариосика: мол, кто это? — «сам не знаю!» — корчит лукавую рожу Алексей. В спектакле старшему брату не так легко, как считал Булгаков, описывавший «громадную квартиру», оставить в доме Лариона. Он соглашается на нового жильца со вздохом, откликаясь на умоляющие взгляды сестры. Ясно, что теперь полковнику и вовсе негде будет работать — зрителям, живущим в тесном советском быте, легко понять скученное житье в этом сползшем с Андреевского спуска доме. И теперь, когда Алексей говорит: «Я пойду к себе, у меня еще масса дел», — ясно, что идти ему особенно некуда, только на улицу, на гремящий плац, под снег.

В мужском братстве рядом с единственной женщиной есть и забота, и бретерство, и подтрунивание друг над другом, и молодеческая любовь к выпивке. Особенно забавны ритуалы, нажитые долгой дружбой. Вот вся эта компания молодых военных намеревается ужинать, и, устраиваясь вокруг стола, все разом приглашающим жестом отодвигают по стулу рядом с собой и хором зовут: «Леночка!» А лишь только Лариосик признается, что не пьет водку, хор дружно гаркает: «Стыдитесь, Ларион!»

Для этой пьесы вообще удивительно важна команда. Не просто набор хороших актеров, а ощущение, что этих людей что-то действительно соединяет, как это было в легендарной первой МХАТовской постановке в 1926 году. Именно тех актеров — совсем молодых Николая Хмелева в роли Алексея Турбина, Веру Соколову — Елену, Марка Прудкина — Шервинского, Бориса Добронравова — Мышлаевского, Михаила Яншина — Лариосика — потом называли «вторым поколением МХАТ». В отсутствии команды булгаковская пьеса теряет обаяние — мало кто теперь помнит постановку Леонида Варпаховского в том же МХАТе, хоть она держалась в репертуаре очень долго. Или спектакль в драматическом театре Станиславского, где пожилой Яншин пытался восстановить спектакль своей молодости. (Оттуда вспоминают разве что молоденького Евгения Леонова, который играл Лариосика очень похожим на прежнего Лариосика-Яншина.) Зато предпоследнюю МХАТовскую постановку «Турбиных» — весьма скромных достоинств спектакль Николая Скорика 1981 года — помнят многие. Тогда в ролях друзей-офицеров вышла спаянная команда выпускников Школы-студии, сегодняшних 45-летних, — тех, кто в доперестроечные годы составляли ядро студии «Человек», а потом ненадолго превратились в Четвертую студию МХАТ. Именно там Шервинским был Роман Козак (теперь — главный режиссер театра имени Пушкина), Мышлаевским — звезда Александр Феклистов, Алексеем Турбиным — Дмитрий Брусникин, а Еленой — Полина Медведева — сегодняшние МХАТовские «первачи» среднего поколения. Хоть их теперь и разбросало про разным театрам, все они по-прежнему часто работают вместе и воспринимаются как поколение. 

Для Сергея Женовача «командный» способ работы всегда был очень важен. Он собирал вокруг себя «своих» актеров всегда, начиная с той же студии «Человек» (где он работал одновременно с компанией Козака), потом в Театре на Малой Бронной и даже в Малом театре, где пока сделал только две — зато отличные — постановки. Для МХАТа в его нынешнем раздробленном состоянии особенно важно было найти человека, который умеет стянуть вокруг себя команду. Тем более что условия для этого явно есть — за последние несколько лет в театр пришли очень сильные молодые актеры.

Центром кристаллизации команды Женовач сделал пару друзей, спаянную давно и тесно, — питерских актеров, только в прошлом году принятых во МХАТ: Константина Хабенского (он сыграл Алексея Турбина) и Михаила Пореченкова (Виктора Мышлаевского). Недавние звезды криминальных телесериалов и нового кино имели за плечами серьезный театральный опыт: Беккета, Бюхнера, Камю и русской классики в спектаклях Юрия Бутусова. И немало театральных наград, включая «Золотую маску».

Надо сказать, команду Женовач собрал отличную.

Ослепительная рыжая красавица Наталья Рогожкина (и почему ее не замечали раньше?) сыграла Елену Тальберг — нежную и лукавую. Лариосиком, которого обычно играли восторженным мальчиком, стал толстенный Александр Семчев, (режиссеру этот герой напоминал Пьера Безухова). Когда Ларион появлялся в доме Турбиных — невозможно трогательная туша, замотанная бабьим платком, в запотевших очках и с болтающимися на резиночках варежками, со своей высокопарностью и беспрестанными упоминаниями о житомирской маме, — трудно было представить человека более неуместного и нелепого в доме, полном бравых шутников и галантных сердцеедов.

На роль обольстителя Шервинского нашлось целых два актера. Заводной и неотразимо обаятельный Анатолий Белый — звезда спектаклей Центра драматургии и режиссуры, как и питерцы, лишь в прошлом году принятый во МХАТ. И Никита Зверев — самый брутальный и напористый актер последнего фоменковского курса, вот уже три года работающий в «Табакерке». В моем спектакле играл Зверев — он был заметно младше прочих офицеров (так и по пьесе, где поручику 24 года), и то, что среди его ровесников казалось грубоватой самоуверенностью, здесь выглядело милым мальчишеством, наивным хвастовством, и Елену он пленял не мужской соблазняющей вкрадчивостью, а неудержимым и простодушным восторгом.

Даже Тальбергу (его играл Валерий Трошин), описанному Булгаковым беспримерной скотиной, была подарена капля режиссерского сочувствия, и теперь никто не удивлялся, отчего великолепная Елена вышла замуж за отвратительную штабную крысу. Они любили друг друга, это было ясно по их улыбкам и взаимной нежности, — хоть и застали мы эту любовь на излете.

В молодой актерской компании, которую собрал Женовач, было даже два студента: Николка — по-детски непосредственный Иван Жидков — и капитан Студзинский — суховатый и нервный Дмитрий Куличков. Но в глаза бросалось, что большая часть участников спектакля окончили театральные институты в 1995-97 годах. То есть всем им сейчас около тридцати — команда естественно складывалась в поколение. 

Как ни странно, в спектакле этом совсем нет тревоги, того подспудно ощущаемого напряжения, которое, казалось, должна приносить гражданская война в гостиную Турбиных. В нем нет бытийственного масштаба, о котором мы слышали в рассказах о первой постановке. Есть конкретная злость на глупое командование, беспокойство о долго не возвращающихся братьях, когда на улицах так опасно, презрение к трусости и подлости Тальберга. Это очень конкретный спектакль, очень понятный нам и соответствующий нашему сегодняшнему самочувствию — попытке отгородиться от далекой беды, изо всех сил жить, сохраняя покой, и радоваться, что бы ни происходило за окнами.

Особенно вот эта «сегодняшность» видна по главным героям спектакля — современным молодым мужчинам, одетым в белогвардейские шинели. Я не хочу говорить о том, что они «не чувствуют породы» (откуда бы им ее чувствовать, да и знаем ли мы, что это такое?). Быть может, все верно — они и должны быть такими, и именно через них когда-то станет понятнее наше время, как через воспоминание о героях первых МХАТовских «Турбиных» становится понятным давнее советское прошлое.

Я говорила о тех «Турбиных» с историком МХАТа Инной Натановной Соловьевой, видевшей спектакль в ранней юности, еще до войны. Она рассказывала о том, как играл полковника Алексея Турбина Николай Хмелев: он был буквально пропитан близостью смерти и не хотел откладывать встречу с ней, как самую ответственную в жизни. В нем не было тревоги, он будто знал свою судьбу и, отправляя своих младших офицеров по домам, оставался в гимназии не ждать, пока вернется застава, а встретить смерть. Как говорила Инна Натановна: «Не знаю, так ли они играли на премьере в 1926-м году, но умение без тревоги ждать судьбы — после 37 года имело особый смысл и сформировало мое отношение ко многому».

По рассказам Инны Натановны, Хмелев выглядел красавцем с великолепной выправкой, а ведь до роли Турбина он был сутуловатым, да и о том, каким должен быть офицер, актер, происходивший из семьи пьяницы-рабочего, имел очень приблизительное представление. Не было у него такого опыта. Так же, как и у Бориса Добронравова — Мышлаевского. Этот штабс-капитан был счастливым высоким красавцем, такого обаяния, что все горничные буквально обмирали, лишь только он входил в дом. Неудивительно, что Тальберг так занервничал, увидев его френч, брошенный в прихожей. Этот Мышлаевский был настоящим товарищем детства, и в его милой и смешной манере пошучивать не было ни тени хамства. Добронравов играл интеллигентного человека, как и Хмелев, не будучи им (он был из духовного звания). И это было очень важным в спектакле второго поколения МХАТ. Ни один из его актеров не был по природе человеком, близким своему герою, ни у кого не было личного опыта знать этих людей — они улавливали их существо как-то иначе и сами становились другими.

Не знаю, тесно ли личный опыт связывает актеров, играющих нынешнюю «Белую гвардию», с их героями. Но то, какими получились эти герои, — уже показательно. Например, Мышлаевский у Пореченкова — одновременно жлоб и рубаха-парень, матершинник-вышибала с лучезарной улыбкой, который, выпроваживая Тальберга, не достает револьвер, а снимает пиджак и засучивает рукава, приготовляясь дать в морду. Ясно, что Хмелев, впервые сыгравший 30-летнего Турбина в 25 лет, был очень молодым, но взрослым человеком. Хабенский, играющий эту роль в 32, — взрослый по годам, но поведенчески кажется очень юным. В сегодняшнем времени, жадном до молодости, он сохранил мальчишеский тип нервного подростка, непрочного и склонного к отчаянью. Это многое говорит о нынешнем мужчине.

Впрочем, как говорит Соловьева, Наталья Рогожкина сыграла Елену ничуть не хуже знаменитой Аллы Тарасовой. «Так могла бы выглядеть подруга моей мамы». Видимо, прекрасные женщины с тех пор не слишком изменились.

Последние статьи о театре

• Без живой воды, Ольга Фукс, «Вечерняя Москва», 15.09.2004
  
• Поприщин и его тени, Марина Давыдова, «Известия», 15.09.2004
  
• Невыносимая этюдность бытия, Глеб Ситковский, «Газета Gzt.Ru», 15.09.2004
  
• Хмель души, Ольга Егошина, «Новые известия», 15.09.2004
  
• Бальзак в Бердичеве венчался, Дина Годер, «Gazeta.Ru», 15.09.2004
  
• Курсовая по Чехову, Марина Шимадина, «Коммерсант-Weekend», 10.09.2004
  
• Черный хлеб Петра Фоменко, Григорий Заславский, «Независимая газета», 10.09.2004
  
• Как на Ириных именинах?, Елена Груева, «Ваш досуг», 09.2004
  
• Сентябрьский сюрприз, Елена Груева, «Ваш досуг», 09.2004
  
• Высший пилотаж великого Фомы, Павел Подкладов, «Newsinfo.Ru», 13.07.2004
  
• Мирные дни, Павел Руднев, «Ваш досуг», 29.04.2004
  
• Жизнь за кремовыми шторами, Любовь Лебедина, «Труд», 10.04.2004
  
• Турбины — первые и последние, Дина Годер, «www.russ.ru», 8.04.2004
  
• Предлагаемые обстоятельства, Наталия Каминская, «Культура», 8.04.2004
  
• А абажур висит, «Итоги», 6.04.2004
  
• Люди чести, Александр Соколянский, «Время новостей», 5.04.2004
  
• Душевная драма, Олег Зинцов, «Ведомости», 2.04.2004
  
• Вышли из ментовской шинели, Полина Игнатова, «Газета.Ru», 2.04.2004
  
• Спрятаться негде, Нина Агишева, «Московские новости», 2.04.2004
  
• Счастье — хорошо, а правда — хуже, Глеб Ситковский, «Газета», 2.04.2004