Наталия Каминская
«Культура», 22.02.2001

Невыразимая легкость эпопеи

Ну, конечно, сцены. Как же еще играть гигантский роман? Играют, правда, то, что предваряет сражение при Аустерлице. Наташа Ростова — еще совсем девчонка и влюблена в Бориса Друбецкого. Пьер не успел еще жениться на Элен Курагиной. Лиза Болконская еще не умерла при родах. Андрей уходит на войну. Этим заканчивается спектакль. Это — первая часть романа, которая у Льва Толстого укладывается в 115 страниц текста, а у Петра Фоменко — в три с половиной часа сценического времени. Это — чудо. Чудо прочтения романа тем редким читателем, которого не смущает толстовское многословие. Режиссера совсем не повергает в священный трепет величественное слово «эпопея», ибо в ней ему видится только лишь мощная полифония людских характеров, вкусных и теплых деталей жизни, в которых могут быть сосредоточены все теории и все философии. Живой мир. Мир накануне войны. Только и всего.
Поразительная способность Петра Фоменко сфокусировать любую идею и прокламацию, любую историю с географией в одной, с нежностью рассматриваемой человеческой особи совершает с «Войной и миром» это сценическое чудо. Философские дефиниции отданы Пьеру Безухову. Большой, широколицый, в очках, обезоруживающе обаятельный Андрей Казаков — идеальный Пьер. Видны объемы чистой романтической души, видна геометрическая стройность натуры — чем это достигается, уму непостижимо. «Типажность» знакомых героев кажется абсолютной. Небольшого роста Андрей Болконский — Илья Любимов красив, и в нем едва улавливается повадка человека с гипертрофированным самолюбием. Старый князь Болконский — Карэн Бадалов похож на барона Мюнхгаузена, хрупкий, субтильный оловянный солдатик, юная голова которого залеплена париком и усами. Князь Василий Курагин — Рустэм Юскаев — вкрадчивый импозантный мужчина, сверкающий светским лоском. Но тот же Юскаев в роли Ильи Ростова — милейший неуклюжий медведь. Актеры играют по нескольку ролей. Но стоит ли искать в этом особые умыслы? Ксения Кутепова в спектакле — и Лиза Болконская, и Соня, и обе несчастны, и обе отброшены самим Толстым на периферию полнокровной жизни, но этим ли продиктован режиссерский ход? А Мадлен Джабраилова, сменяющая изворотливость вдовы Друбецкой на чириканье мадемуазель Бурьен? А Галина Тюнина, играющая и Анну Павловну Шерер, и графиню Ростову, — здесь какая изюмина? Принцип противоположности? Тогда в какую таблицу занести Жюли Карагину в исполнении той же Кутеповой и княжну Марью той же Тюниной?
Театр Фоменко бесконечно далек от всяких схем. Здесь не скрывают игру как цепь увлекательнейших превращений. Типажность толстовских героев в спектакле абсолютно театральна. Но писана не масляными красками — акварелью.
Театральность Фоменко зиждется на тончайших и нежнейших наблюдениях за человечьими повадками. Кажется, все, как в жизни. Никакого увеличительного стекла. Не надо обольщаться! Оно есть. Это очень тонкое, ювелирное стекло.
Людмила Аринина — Катишь, родственница и сиделка старого Безухова, долго пребывает в образе черной вороны. И вдруг — чудовищно акцентированное, дико офранцуженное слово «бульон», и вмиг сыграна волчья порода, прелюдия будущих хищных плясок вокруг безуховского наследства. Потом сцену заговора перед спальней умирающего они с Юскаевым — Курагиным сыграют с редким по силе психологическим напряжением.
А как передана теплая и безалаберная атмосфера дома Ростовых! Бесконечные детали и детальки: обнялись по-братски граф с графиней; две подруги, Ростова и Друбецкая, присели, утомившись, прижались друг к другу плечиками. А за занавесом — несмолкающие звуки клавикордов, арфы, флейты, сбивчиво-детские свидетельства домашнего музицирования. И голоса — баски, фальцеты, сопрано. И хохот. И шептанье. И беготня. Но апофеоз — домашний спектакль, какая-то дурацкая пастораль. У всех на головах венки. Участвуют и стар, и млад, и гости. Ничего не отрепетировано. «Артистов» душит смех. Все перемигиваются: Наташа с Борисом, Николай с Соней. Рассеянный Пьер оттаивает в этом бедламе и вспоминает, вероятно, холодный дом батюшки, хищную возню родственников. Все эти живые, неглубокомысленные, но полные глубинного человеческого смысла детали можно описывать и описывать. Саму материю этого спектакля оставить бы тем, кто захочет когда-нибудь представить ее себе. Она соткана из экивоков и вздохов, из женских фигур, скованных застенчивостью или, напротив, расслабленных породистой сытостью, из певучих французских фраз, из кусочков, которые по-животному поедает беременная Лиза, из Наташиных — Полины Агуреевой сумасшедших кудряшек и милых подростковых округлостей…
Пространство маленькой сцены (художник Владимир Максимов), как кажется, тоже составлено из мелочей. Два этажа — наверху помирает Безухов, внизу толкутся родственники и визитеры. И вот уже Пьер визуально, физически — один в воображаемо огромном и холодном доме. Крутится на подставке пустая портретная рама — там, внутри нее, сбиваются в пары и группки те, кому надо остаться наедине, подальше от широких господских залов. Салон Шерер, фронтальный и плоский, отрезан от глубины занавесом. Анна Павловна в изящной чалме (художник по костюмам Мария Данилова), но с клоунской «ортопедической» ногой, темпераментно толкует о Наполеоне. Глубин в этих речах не просматривается. Не то у Ростовых. Занавес открывает уголки, где озорует и растет младое племя. Именно их жизни вот-вот будут расколоты на две половины: войну и мир. 
Сцены, составившие фоменковский спектакль, насыщены подробностями мира и пронзены предчувствием войны. На занавесе — карта Европы начала ХIХ века с наполеоновскими маршрутами. Лейтмотив будущей бесславной для России кампании — часто исполняемая песня «Мальбрук в поход собрался». Вариант пристойный, с французским рефреном. Но смысл прозрачен. Толстовские мрачные сомнения оборачиваются фоменковской нескрываемой иронией. Андрей Болконский несколько раз появится с донкихотовским медным тазом на голове. «В поход собрался». Проекции судеб толстовских героев не раз и не два высветятся ясно и грустно.
Два портрета сторожат с двух сторон сцену. Два не дописанных еще изображения императоров, Наполеона и Александра, чьи лица уже в красках, а фигуры еще в карандаше, штрихом. Не поставленные пока Петром Фоменко сцены романа когда-нибудь их дораскрасят.
«Какая сила движет народами?» — мечтательно вопрошает Пьер. Пока что равнодействующие императорские силы нажимают только на раму портала, но скоро, очень скоро смешают все внутри. Уже слышна барабанная дробь. Живая полифония мира сменяется на мертвый и мерный ритм войны. Так заканчивается этот удивительный спектакль. Можно было бы сказать, грандиозный, если бы не его чудесно легкое дыхание. 

Последние статьи о театре

• Парадоксы Толстого, Надежда Ефремова, «Экран и сцена, № 11 (581)», 03.2001
  
• Андрей в поход собрался, «Финансовая Россия, № 7», 03.2001
  
• Другая жизнь, Валерий Семеновский, «Театр, № 2», 03.2001
  
• Миро-приятие, Дина Годер, «Итоги», 27.02.2001
  
• Мозаика «Войны и мира», Нина Агишева, «Московские новости», 27.02.2001
  
• Потертый альбом на сквозняке нового века, Елена Дьякова, «Новая газета», 26.02.2001
  
• Князь Андрей под медным тазом, Глеб Ситковский, «Вечерний клуб», 23.02.2001
  
• Невыразимая легкость эпопеи, Наталия Каминская, «Культура», 22.02.2001
  
• Ксения Кутепова стала Марьей, Соней и Жюли одновременно, Алексей Белый, «Комсомольская правда», 22.02.2001
  
• Не до конца, Григорий Заславский, «Независимая газета», 21.02.2001
  
• Толстовство в чистом виде, Роман Должанский, «Коммерсант», 20.02.2001
  
• О доблести, о подвигах, о славе, Ольга Фукс, «Вечерняя Москва», 20.02.2001
  
• Эпопея в камерном формате, Олег Зинцов, «Ведомости», 20.02.2001
  
• Толстой нашего времени, Майа Одина, «Сегодня», 20.02.2001
  
• Амазонки неавангарда, Лариса Юсипова, «Ведомости», 20.02.2001
  
• Соткано с любовью, Ирина Корнеева, «Время МН», 20.02.2001
  
• Очень маленький Толстой, Алексей Филиппов, «Известия», 20.02.2001
  
• Всесильный бог деталей, Алена Солнцева, «Время новостей», 19.02.2001
  
• Гадание по «Войне и миру», Елена Дьякова, «Газета.ру», 19.02.2001
  
• У Петра Фоменко снова премьера, «Афиша», 19.02.2001