Ирина Дементьева
«Общая газета», 6.07.2000

Фоменки играют счастье

Премьера в «Мастерской» на Кутузовском

Пересказывать сюжет бесполезно, он прост и знаком. Двое полюбили друг друга, он погиб на войне, она осталась вдовой с двумя детьми. Ей еще повезло, появился хороший человек, взял ее замуж, пошли новые дети. Некоторая неординарность коллизии в том, что хороший человек — не свой, не местный, а пленный немец, пожелавший остаться после войны в России, в «одной абсолютно счастливой деревне». «Товарища Франца Карловича» колхозное начальство вяло уговаривает «для порядка» вернуться на родину, но Франц под звуки солдатской песни «Лили Марлен» объясняет, что его мечта уже сбылась. Утопия, конечно, но прямо оговоренная уже самим названием спектакля «Одна абсолютно счастливая деревня», поставленного Петром Фоменко по повести его покойного друга Бориса Вахтина. Однако утопия, сыгранная на сцене «Мастерской» фоменками (так стало принято звать учеников мастера), оказывается не идилличнее, зато куда подлиннее и человечнее, чем реальный мир, лежащий за околицей счастливой деревни и изредка напоминающий о себе то войной, то циничной хитростью чьего-то начальства. В каком-то смысле они сошлись и поменялись местами, быль и небыль, счастье и горе, заодно перевернув зрителю душу.
А театр как будто и не озабочен реалиями и реквизитами, легко отвергая всяческую достоверность сельского быта: деревянный настил служит то мостками, с которых женщины полощут белье, то бруствером окопчика, где прячутся солдаты Михеев (Сергей Тарамаев) и Куропаткин (Андрей Щенников), то сельской площадью, где решают судьбу «товарища Франца Карловича» (Илья Любимов). Героиня (Полина Агуреева), купающаяся в реке, просто заворачивается в прозрачный синий шарф, одна из женщин на берегу (Мадлен Джабраилова), не меняя грима, на время становится? коровой, актер (Карэн Бадалов), играющий резонера, он же огородное пугало, совершенно естественно становится и колодцем с журавлем. И уж вполне укладывается в российскую самоиронию почти цирковой этюд с попыткой запустить двигатель трактора, очень, кстати, смешной этюд, где Фоменко мастерски использует не только физическую гибкость молодых актеров, но и их понятную склонность к самым неожиданным решениям сценических экзерсисов.
Как из всей этой эклектики узнаваемо складывается впечатление светлого летнего дня с мычанием коров, запахами воды и земли — секрет. Когда-то Горький признавался, что в юности, прочитав «Простую душу» Флобера, разглядывал на просвет страницы, пытаясь разгадать, каким волшебством черные буковки превращаются в живую жизнь. Понять волшебство превращения цепи этюдов и смешения жанров лирики, эпоса, юмора, даже грубоватой эксцентрики в единый живой сплав спектакля, мне не дано. Секрет на то и секрет. Тайна режиссерского таланта плюс абсолютная вера в безграничные возможности театра.
Даже война здесь совершенно не страшная. Вот лист жести в руках немецкого солдата Франца то, гремя, изображает грозное оружие, то, свернутый в трубу, становится блиндажом или танком. Убитый Михеев забирается по канату, совсем как в школьном спортзале, на подвешенную к потолку сетку вроде гамака. Смерть вовсе не исключает его из жизни своей семьи и своих земляков. Просто погибший на войне взят на небо, где и лежит в исподнем, с биркой на ноге и подает оттуда реплики. Однажды он даже спускается по тому же канату вниз, чтобы дать своей молодой еще не изработавшейся вдове, жалея ее, трезвый совет — впустить в дом мужчину, иначе близнецов не прокормить и хозяйство не осилить.
Ну, и что здесь неправда, если, обсуждая свой житейский вопрос, они сидят рядышком, но не касаясь друг друга, послушно разделенные смертью. Что здесь неправда, если миллионы убитых михеевых вернулись после войны в свои счастливые деревни, восходя к исторической памяти народа и одновременно нисходя к интимной памяти семьи, жены. Что здесь быль, где явь, где сон, где грань между слезами и улыбкой?
Кто-то из критиков спектакля сказал: это песня. Так ведь и автор назвал свою повесть песней. Тем все и начинается. На стуле, подвешенном на веревках к потолку, автор, он же сельский учитель, держа в руках книгу, пытается объяснить, о чем песня. Несколько раз вступает: «эта песня о том?», но его прерывает живая жизнь, над которой автор уже не волен, а только со стороны и чуть сверху следит за действующими лицами, понимает их, любит, прощает и посмеивается.
И все же эта песня о любви Михеева и Полины. О вечной любовной игре, о суровом и патриархальном колхозном начальстве, об абсолютно обычной и, значит, счастливой жизни. Но почему так щемит сердце все два часа и двадцать минут, пока идет спектакль? Как откровенна и в то же время целомудренна сцена их любовного слияния, столько в ней плотской радости и человеческой нежности, как беззащитна и растерянна своенравная Полина перед предстоящей разлукой: «Ну, почему в воскресенье, когда люди должны отдыхать?» — упрекает она Михеева, который в то самое воскресенье 22 июня уходит воевать. Ради еще одного дня с любимым она готова не заметить, отодвинуть саму войну.
Спектакль-песню сопровождают и конкретные песни-зонги, спетые то отчаянно громко (влюбленным Михеевым), то лукаво, вполголоса (как «Челита» у Полины), то отстраненно задушевно (женский хор), то вовсе без слов (довоенное танго), совпадая и, наоборот, не совпадая со смыслом происходящего на сцене, но обязательно лирически взаимодействуя с ним. Но песни еще и стрелки на шкале лет, возвращающие нас в реальное время. Хотя? в спектакле нет ни одной военной песни! Война в нем предельно условна и начисто лишена героики.
Чего стоит зловеще-комичная сцена объяснения четырех офицеров с солдатом Куропаткиным. Единственный не погибший солдат отправлен ими в штрафбат за то, что уцелел при штурме пустого сарая. Совершенно замечательна хитроумная логика, по которой солдату следовало исполнять дурацкий приказ и одновременно бороться за его отмену. И фамилия Куропаткин обыгрывается военачальниками смешно и умело, чтобы испугать друг друга именем однофамильца солдата — царского генерала. Солдат Куропаткин отправляется в белых подштанниках наверх к Михееву, где продолжает прерванный их смертями мечтательный рассказ о немногих своих мужских победах и жгуче завидует Михееву, пережившему единственную любовь и успевшему жениться.
Как ни странно, но и сатирическая сцена не разрушает лирическую интонацию спектакля. Возможно, этого не происходит только с точки зрения российского зрителя. Ведь каждый из нас живет в своей абсолютно счастливой деревне.

Последние статьи о театре

• В воскресение — на войну, Татьяна Вайзер, «Литературная газета», 2.08.2000
  
• Деревня, где всегда война, Нина Агишева, «Московские новости», 18.07.2000
  
• Сельская сага Петра Фоменко, Любовь Лебедина, «Труд», 13.07.2000
  
• Счастливая деревня на Кутузовском проспекте, Елена Ямпольская, «Новые Известия», 6.07.2000
  
• Фоменки играют счастье, Ирина Дементьева, «Общая газета», 6.07.2000
  
• В поднебесье с биркой на ноге, Глеб Ситковский, «Вечерний клуб», 1.07.2000
  
• Счастливая деревня Петра Фоменко, Геннадий Демин, «Культура», 29.06.2000
  
• Взлетайте, бабоньки!, Ольга Галахова, «Независимая газета», 29.06.2000
  
• Одна абсолютно счастливая деревня, Дина Годер, «Итоги», 27.06.2000
  
• Вечер в «счастливой деревеньке», Александр Мешков, «Комсомольская правда», 26.06.2000
  
• Ради этого и придумали театр, Ольга Фукс, «Вечерняя Москва», 24.06.2000
  
• Лучезарное коромысло, Алена Солнцева, «Время новостей», 23.06.2000
  
• Седьмой континент, Лариса Юсипова, «Ведомости», 23.06.2000
  
• Фоменко построил деревню, Елена Ковальская, «Коммерсант», 23.06.2000
  
• Нежный реализм, Майа Одина, «Сегодня», 22.06.2000
  
• «Счастливая деревня» в Мастерской Петра Фоменко, Екатерина Васенина, «Новая газета», 22.06.2000
  
• Одна абсолютно театральная деревня, Игорь Овчинников, «Вести.ру», 22.06.2000
  
• Петр Фоменко подался в деревню, Ольга Романцова, «Век», 21.06.2000
  
• История подождет — сначала про корову, Ирина Корнеева, «Время МН», 21.06.2000
  
• Счастливый театр, Алексей Филиппов, «Известия», 20.06.2000