Алена Карась
«Российская газета», 16.09.2004

Непрерванный диалог

В филиале Малого театра «Мастерская Петра Фоменко» сыграла «Три сестры»

Недавно открывшаяся в Театральном музее им. Бахрушина выставка, посвященная 10-летию театра «Мастерская Петра Фоменко», называется «Семейное счастие» — точно так же, как один из последних спектаклей театра. Настойчивость, с которой Фоменко повествует об этом сюжете, говорит о том, что счастье тихого семейного дома, нежных и искренних отношений его обитателей есть тайно и явно взыскуемый им рай. Последние 10 лет он создает в своей «Мастерской» легчайшие, нежные акварели на темы человеческих чувств, юных обольщений, поздних сожалений, акварели, исполненные тоски по ушедшему счастью. Связанный почти семейными узами со своим детищем-театром Фоменко рассказывает, по сути, одну и ту же историю — историю стареющего человека, наслаждающегося очарованием и обольщением молодости. Она же - история рухнувшего, погибшего и невозвратного мира, который может воскресить лишь ностальгия художника. Фоменко сам, давно и добровольно, попал в сети этих обольщений, и ему уж не выпутаться из них. Да он и не пытается.

Его новый спектакль «Три сестры» — осколок того самого несуществующего и взыскуемого рая, который он строит в «Семейном счастии» и сценах из романа «Война и мир ». Одна из самых лирических и горьких пьес Чехова, где драматург позволил себе такую степень обнаженности чувств, которую не позволял, кажется, ни до, ни после, дала Фоменко возможность еще раз рассказать об изысканных, интеллигентных женщинах дореволюционной России, о которых он давно и влюбленно сочиняет свои истории. 

Главное, что покоряет и удивляет в этой сценической версии чеховского шедевра, — его нежная, мягкая интонация. В нем никто не кричит, даже Чебутыкин (мягкая, деликатная работа Юрия Степанова, чей облик почему-то напоминает грибовского Чебутыкина из старого мхатовского спектакля) в пожарном акте не бьет в алкогольных пароксизмах драгоценные часы — семейную реликвию, а случайно выпускает их из рук. Даже Наташа (Мадлен Джабраилова) не вопит дурным голосом: «Почему здесь валяется вилка?!», а плачет и удаляется в тихом истерическом припадке.

В этом мягком, исполненном тишины спектакле самой горестной и бурной оказывается крик Ирины: «Выбросьте меня, выбросьте!». Он потому так нежданно ранит, что все в этом доме, в отношениях сестер и их окружения полно тихого приятия жизни, выработанной воспитанием привычки существовать просто и без надрыва. Возможно, Фоменко первый, у кого даже строгая, сухая Ольга (Галина Тюнина) явлена во всем скрываемом, но ощутимом блеске игривости и озорства, радости жизни. Очарование и прелесть первого акта так безупречна, что хочется смотреть и впитывать, не отрываясь. Вся сцена затянута нежнейшим газом, то есть газовыми завесами, которые точно романтический флер скрывают-приоткрывают исполненную хрупкости красоту этого дома (художник Владимир Максимов).

Вот Маша (Полина Кутепова), решившая не уходить с раннего именинного обеда, падает на ковер, не стесняясь офицеров, свободно, точно все — члены одной семьи. К ней пристраиваются в таких же непринужденных позах остальные сестры, и в этой рискованной мизансцене проявляется игривость, раскрепощенность и целая история военной семьи, где отец-генерал относился к подчиненным как к собственным детям и где девочки росли в мужском обществе, всеми обожаемые и всем на радость. Потом Кулыгин (острая и точная работа Тагира Рахимова) по-хозяйски свернет ковер, чтобы убрать на лето, и уложит возле колонны, водрузив на него фуражку, а раздраженная Маша увидит эту смешную инсталляцию и, рассмеявшись, вспомнит свою былую влюбленность в мужа.

Здесь Андрей (Андрей Казаков) любит Наташу, охотно и безвольно отдаваясь ее ласкам. Мягкий и слабый, он тонет в ее цепких, полнокровных объятиях. Привыкший к рафинированной, чуть декадентской и неврастеничной женственности сестер, он с плотской радостью откликается на простоту Наташиного комфорта.

Фоменко не хочет упустить ни одно из душевных движений чеховских персонажей, не смеет смеяться ни над одним из них. Он вводит в спектакль дополнительного персонажа, Человека в пенсне — альтер эго автора или себя самого. У Олега Любимова — едва ли не самая трудная роль в спектакле: сидеть, молчать, внимательно и взволнованно следить по «собственному», то есть чеховскому, тексту за игрой актеров, время от времени нервно вставляя: «Пауза!». Он - это Чехов, запертый в Ялте, дрожащий от желания вырваться в Москву, потому что ведь нельзя оставить на одного Алексеева (хоть он, Станиславский, и очень талантлив) этих трех прекрасных, интеллигентных женщин — героинь его новой пьесы. Человек в пенсне, да и сам Фоменко, внимателен и придирчив, точно боится, что вся тонкость, сложность и глубина душевного мира этих женщин не обретет своего полного воплощения. 

Но в тонкой фоменковской акварели этот вводный персонаж выглядит неуместным и наивным. Фоменко не смог уместить всю свою ревнивую любовь в пространство чеховского текста. Работая долгое время над прозой Толстого, он точно заразился его страстью к морализаторству, к собственным пристрастным высказываниям и монологам. Присутствие Человека в пенсне к концу спектакля начинает раздражать, как надоевшая жвачка. Но, с другой стороны, до чего трогательно в тревожном акте городского пожара заботливая, теплая, отзывчивая к жизни Ирина (Ксения Кутепова) укрывает его, как и всех остальных персонажей, уютным пледом. Так и видишь самого Петра Наумовича или Антона Павловича, тоскующих в годину испытаний по милосердному женскому жесту.

Фоменко не проводит никаких аллюзий в своем спектакле. Но почему-то замечаешь, что Соленый, блистательно, ярко и грациозно сыгранный Кареном Бадаловым, все время перебирает мусульманские четки, точно бандюган новорусских разборок. Впрочем, ни он, ни даже убийство чудесного, трогательного Тузенбаха (Кирилл Пирогов), ни перевод бригады, ни рухнувшие надежды на переезд в Москву не могут нарушить общего, приемлющего жизнь расположения сестер. И вот странность — акварельная тишина и благость этого спектакля наконец начинают раздражать не меньше, чем детская суетливость Человека в пенсне.

Когда идешь на очередные «Три сестры», невольно ждешь встречи с принципиально новым режиссерским посланием. В этом спектакле нет решительно ничего радикально-нового. В нем есть только эта усыпляющая, монотонная в своем покое и нежности интонация. Его можно пересказывать с упоением до малейшей детали. Здесь нигде, ни в чем не прерван диалог между людьми: здесь Андрей (пусть невзрачно и напрасно) предан Наташе, здесь Маша привычно и шутливо принимает кулыгинские шутки, здесь Тузенбах находится в странном, но интенсивном и заинтересованном общении с Соленым.

Здесь люди все еще не разобщены. И это часть того семейного, исчезнувшего счастия, о котором грезит Фоменко. И - даже тоскуя и раздражаясь — трудно не отдаться завораживающей магии этих фантазий. 

Последние статьи о театре

• Фоменко — ворожба по сёстрам, Жан-Пьер Тибода, «Либерасьон», 5.11.2004
  
• Пётр Фоменко показывает в Шайо «Трёх сестёр», не вызывающих эмоций, Фабьена Дарж, «Лё Монд», 5.11.2004
  
• Пётр Фоменко и его московская студия — гости Шайо, «Агентство Франс Пресс», 4.11.2004
  
• Театр начинается с «мышки», Екатерина Васенина, «Новая газета», 14.10.2004
  
• Интервью Мадлен Джабраиловой радио «Маяк», Григорий Заславский, 7.10.2004
  
• Марина Зудина: «В этом мире помогают выжить театр и Табаков», Катерина Антонова, «Новые Известия», 6.10.2004
  
• Несчастное счастье, Марина Давыдова, «Новый очевидец», 27.09.2004
  
• Фоменко среди трех сестер, Марина Токарева, «Московские новости», 24.09.2004
  
• Тщетный авторский надзор, Наталия Каминская, «Культура», 23.09.2004
  
• Три сестры, Майа Одина, «Афиша», 21.09.2004
  
• Сестринские чувства, , Марина Зайонц, «Итоги», 21.09.2004
  
• Закулисная съемка, Екатерина Васенина, «Новая газета», 20.09.2004
  
• Леденцовый период русской истории, Елена Дьякова, «Новая газета», 20.09.2004
  
• Без верхушек, Григорий Заславский, «Независимая газета», 20.09.2004
  
• Три сестры и один сумасшедший, Елена Ямпольская, «Русский курьер», 17.09.2004
  
• Человек человеку сестра, Артур Соломонов, «Известия», 16.09.2004
  
• Чехов оказался безыдейным, Роман Должанский, «Коммерсантъ-Daily», 16.09.2004
  
• «Я и не знаю, что сказать», Ольга Кузнецова, «Время новостей», 16.09.2004
  
• Непрерванный диалог, Алена Карась, «Российская газета», 16.09.2004
  
• Три сестры нашли автора, Олег Зинцов, «Ведомости», 16.09.2004