Елена Дьякова
«Новая газета», 20.09.2004

Леденцовый период русской истории

«Три сестры» и их наследство. Диагноз Антона Чехова и Петра Фоменко

«Трех сестер» «Мастерской Петра Фоменко» ждали долго. Ждали отточенного танца жестов и интонаций «семейного несчастия». Этакого «Видения Розы» 1900 года.
Но вместо цветов запоздалых пришлось вспомнить жесткое письменное предупреждение гигиениста и диагноста:
«Пьеса вышла скучная, тягучая, неудобная. Настроение, как говорят, мрачней мрачного? Настроение, говорят, убийственное.
Душевно Ваш А. Чехов»

На программке — групповой портрет. Но это не Галина Тюнина, Полина Кутепова и Ксения Кутепова в ролях Ольги, Маши и Ирины. Это главные героини: три куклы, три куклы, три куклы.
Все отдадут сестры Прозоровы после пожара погорелым барышням Колотилиным! Но кукол в пушкинских панталончиках конфузливо припрячут для личных нужд.
Нежность девичьих душ вызывает не умиление, а ужас. Страшны тряпичные инфантилочки — почти тридцатилетние (как и их хозяйки). Они — жеманные, бескостные, мечтательные и равнодушные, эти фамильные демоны из фамильного сундука.
У британцев в шкафу — скелеты. У нас — усадебные бирюльки. Но «падение дома Прозоровых» логично: где бирюльки, там и скелеты.
Смешны и страшны «университетские лекции», которые перечитывает вслух земский деятель Прозоров (Андрей Казаков). Под бумагами у него спрятан Жюль Верн или Буссенар. Нечто для героев рассказа «Мальчики», «занимательная география», из-за которой гимназисты сбегают из дому.
Бежать готов Андрей Сергеевич. 
Можно в джунгли. Но лучше сразу в Большой Московский трактир. 

Внутренняя тема спектакля — из записных книжек все того же гигиениста: «?с неумением брать от жизни то, что она может дать, и с страстной жаждой того, чего нет и не может быть на земле».
Только советская школа могла принимать всерьез хрестоматийные стоны Андрея. Вот это: «Город наш? в нем сто тысяч жителей? и ни одного ученого, ни одного художника? Едят, пьют, спят и, чтобы не отупеть от скуки, разнообразят жизнь свою гадкой сплетней, водкой, картами?
Мне быть членом здешней земской управы, мне, которому снится каждую ночь, что я профессор Московского университета?»
Прозоровы страждут в губернском городе 1896 — 1900 гг. В городе «вроде Перми» — поясняет Чехов в письме. С 1898 г. умы в столицах сотрясает журнал «Мир искусства» с варварскими творениями всяких Бердслеев и Сезаннов. Издает сие сын пермского заводчика Сергей Дягилев. Выпускник той самой гимназии, историю которой в «Трех сестрах» так уныло пишет крючкотвор Кулыгин. 
В Перми 1897-го инженер Н. Г. Славянов изобрел такую штуку, как электросварка. Был награжден медалью Всемирной выставки в Чикаго. Как раз к 1900 году благодаря этому изобретению в России создан крупнейший в мире нефтепровод. Строятся первый в мире ледокол и мосты нового типа.
Славянову сейчас поставлен памятник в Перми: смешной такой чеховский человек, в вицмундире и фуражке.
На Кулыгина похож.
А ежели член земской управы Андрей Прозоров страждет от омерзения в ином губернском городе? Господи! В эти годы земское движение кипит, собирает конспиративные совещания, рождает в недрах себя две партии — кадетов и октябристов. Земство активно занимается агрономической помощью крестьянству, создает блестящую статистику, поручает молодому С. Н. Булгакову анализ аграрных данных, а молодому П. Б. Струве — издание газеты.
Земство упорно подает петиции императору, 13 лет безуспешно пытается продавить «всеобщую школьную повинность» для населения России — и к 1908 году добьется ее наконец!
Кабы это у земцев вышло с первой попытки — к началу революции была бы грамотна и очеловечена 4-классным обучением вся Россия до 30 лет включительно. А не до 17, как это было на деле.
И членов губернских управ в России было меньше, чем профессоров.
Ненависть Андрея и Ирины к работе в управе — беспощадный диагноз всей семье.
Современники, знавшие реальный контекст, упрекали пьесу «Три сестры» в неправдоподобии, натяжках и передержках.
Увы? Мы отлично знаем внутреннюю правду этих характеров. И знаем, что за последующие сто лет их правда только сгущалась.
В спектакле Фоменко «сцена проклятий городу» ужасна. Чем-то замогильным веет от опухшего человека с бабьим переплясом жалоб. Возле него стоит с палкой в руках сторож управы Ферапонт, умоляя:
 — Андрей Сергеич! Бумаги-то? бумаги подпишите!
А «Москва за сценой» — явно та, с которой Чехов жестоко рассчитался еще в очерке 1890 года: «мостовые, покрытые желто-бурым киселем, сорные углы, вонючие ворота», претенциозные беседы на вернисажах, грязные кухни, форточки, заткнутые подушками, прогрессивные дамы, втихомолку пьющие водку, полузнание и уныние. 
Все то, что так рельефно проступает в Прозоровых.

Театр идет строго по тексту пьесы с «убийственным настроением», методично и мучительно рассматривая, как три хозяйки дома все не дают чаю голодному с утра Вершинину (Рустэм Юскаев). Собственно, все трагедии вырастают из мелкой бытовой бестактности. Из возвышенной неприметливости. Из тонкой смеси сентимента к дальнему и рассеянной жестокости к ближнему, которую так тонко и смешно играют сестры Кутеповы — Маша и Ирина.
Милые, нежные люди, награжденные каким-то вечным детством! Вечное детство развернуто в замедленной рапидной съемке. Город горит — но пьян врач и играет на скрипке член губернской земской управы. Бесконечно, как чумной сон, тянется «ночь после пожара» — каждый приходящий заново будит весь дом, чтоб поговорить начистоту о заветном. Любой из домочадцев мог предотвратить дуэль Тузенбаха и Соленого — но одни вслух мечтали освободить потомство «от праздности, от квасу, от гуся с капустой», другие следили за перелетом лебедей, третьи рассказывали, что душа их — как дорогой рояль?
Сколько лет балует «конфектами» младшую, Ирину, друг дома Чебутыкин (Юрий Степанов)! Последний bonbon доктор отдает любимице, отправляясь на дуэль Соленого с Тузенбахом, отпыхиваясь, бормоча: «Одним бароном больше, одним меньше — не все ли равно?».

Невеста прислушалась бы — да отвлек голубой кокетливый фантик?
Г-н Гаев «проел на леденцах» семейное имение с вишневым садом. Ирина у П. Н. Фоменко теряет «на леденцах» жизнь жениха.

Роли агрессивных разрушителей уюта «с роялем и тремя языками», Наташи и Соленого, отданы Мадлен Джабраиловой и Карэну Бадалову. Оба актера наделены блестящим даром гротеска. Но с обоих точно взяли честное благородное слово не применять этот дар в «Трех сестрах»?
Но «по Фоменко» не Наташа и не Соленый причины распада. Они лишь выполняют то, на что запрограммированы характером и судьбой.
А спектакль — о Прозоровых и их «нежных и старинных друзьях».
Истинным протагонистом здесь выглядит Чебутыкин: «Может быть, нам только кажется, что мы существуем, а на самом деле нас нет. ?Все равно! Все равно!».
Но и итог, его нестерпимое осознание — в финале довольно легко «прогалдели, проболтали, пролузгали, пропили, проплевали».
Хрестоматийное «Милые сестры?», «Если бы знать?», «Я буду работать, буду работать?» звучит злейшей пародией. И это продолжение бесконечной болтовни, которую не смогли оборвать и выстрелы.
Странные сближения возникают в сознании зрителя премьеры.
А все же — что-то еще блещет в этом безнадежном доме. Чуть-чуть. Замордованный домашним распевом старый романс Полонского. Пируэты влюбленного Тузенбаха (Кирилл Пирогов), взлетающего над садом с соломенной шляпой в руках. Камейный профиль единственной из сестер, что взрослеет к финалу, — Ольги (Галины Тюниной).
Неловко прощается Вершинин (Ольга этого спектакля влюблена в Вершинина молча, куда глубже и горше, чем Маша). Начальница губернской гимназии сидит на чемодане, кутаясь в старую шинель отца со споротыми погонами. Точно это ноябрь 1920 года, Севастополь, пристань. Уходят не баржи артиллерийской бригады, а транспорты Врангеля.
И Ольга еще увидит этот пожар, еще будет вытаскивать из сыпняка на Принцевых островах племянницу Софочку, еще будет начальницей где-нибудь в русском сиротском приюте под Брюсселем.
Впрочем, и это лирика. Лебеди, давно пролетевшие над городом N. , в котором вот сейчас зреет дуэль.
Петр Фоменко поставил очень мрачный и очень чеховский спектакль. О нашей способности жить «здесь и сейчас» в конечном итоге.

Последние статьи о театре

• Фоменко среди трех сестер, Марина Токарева, «Московские новости», 24.09.2004
  
• Тщетный авторский надзор, Наталия Каминская, «Культура», 23.09.2004
  
• Три сестры, Майа Одина, «Афиша», 21.09.2004
  
• Сестринские чувства, «Итоги», 21.09.2004
  
• Закулисная съемка, Екатерина Васенина, «Новая газета», 20.09.2004
  
• Леденцовый период русской истории, Елена Дьякова, «Новая газета», 20.09.2004
  
• Без верхушек, Григорий Заславский, «Независимая газета», 20.09.2004
  
• Три сестры и один сумасшедший, Елена Ямпольская, «Русский курьер», 17.09.2004
  
• Человек человеку сестра, Артур Соломонов, «Известия», 16.09.2004
  
• Чехов оказался безыдейным, Роман Должанский, «Коммерсантъ-Daily», 16.09.2004
  
• «Я и не знаю, что сказать», Ольга Кузнецова, «Время новостей», 16.09.2004
  
• Непрерванный диалог, Алена Карась, «Российская газета», 16.09.2004
  
• Три сестры нашли автора, Олег Зинцов, «Ведомости», 16.09.2004
  
• Без живой воды, Ольга Фукс, «Вечерняя Москва», 15.09.2004
  
• Поприщин и его тени, Марина Давыдова, «Известия», 15.09.2004
  
• Невыносимая этюдность бытия, Глеб Ситковский, «Газета Gzt.Ru», 15.09.2004
  
• Хмель души, Ольга Егошина, «Новые известия», 15.09.2004
  
• Бальзак в Бердичеве венчался, Дина Годер, «Gazeta.Ru», 15.09.2004
  
• Курсовая по Чехову, Марина Шимадина, «Коммерсант-Weekend», 10.09.2004
  
• Черный хлеб Петра Фоменко, Григорий Заславский, «Независимая газета», 10.09.2004